Анатолий Жигулин - Черные камни Страница 28

– Здравствуйте!

Володька несказанно обрадовался новому жильцу., Хотя был октябрь, пришедший был в зимней желтой меховой шапке. Уже в лагерях Володя узнал, что это – японские, военные зимние шапки – все, что осталось от Квантунской армии.

– Ты за что же, сынок, сидишь? Сколько тебе дали?

– Мне еще ничего не дали и не дадут. А вас-то за что?

– Меня, сынок, без всякой вины осудили – за плен. Да и был то в плену я полтора месяца. Бежал и воевал потом, до Берлина дошел. Но осудили меня как изменника Родины – на 25 лет!

– Не может быть!

– Да, сынок, не может быть, а вот случается. Да вот она у меня копия приговора… Хочешь – прочти…

Иван Евсеевич Ляговский оказался добрым и сердечным человеком. Он предложил Володе сигарету, а потом добавил:

– Да ты бери ее всю, пачку-то, и спички возьми. А то вдруг меня сейчас на этап выдернут, и останешься ты без курева. Бери, бери, не стесняйся. Мне старуха моя всего принесла.

Живут вдвоем два, три, четыре дня. Попривыкли, прониклись доверием. Володя рассказал Ивану Евсеевичу о КПМ, о том, что изучали классиков марксизма.

– Ну, ты счастливый человек! За это не судят. Это тебя но ошибке взяли. Выпустят.

– Я тоже думаю, что выпустят. Если не…

– Недослышал я, родимый – если что?

– Да есть у меня опасение. Как бы они не узнали об этом…

– О чем, Володь? Но если секрет – не говори.

– Это не секрет, но кое-кто из моих товарищей об этом знает.

– А что?

– Это, конечно, между нами, но один мой товарищ, его тоже уже взяли, в портрет Сталина выстрелил

– Ай-яй-яй! Глупости ты говоришь, не могло быть такого. Никак не могло быть такого. Ты что – сам видел или просто сплетню услыхал?

– К сожалению, хоть я этого не видел, это было.

– Ну, ничего! Забудь об этом. Раз никто не знает, не спрашивает, никто и не узнает. Вот котлеты бери – еще теплые, домашние. Лишь бы этот твой друг сам сдуру не ляпнул. Хороший товарищ?

– Друг! Толька Жигулин.

– Жигулев, говоришь?

– Нет. Жигулин.

– А то у меня на фронте друг был Федька Жигулев, разведчик, замечательный был человек. Погиб.

Старичка Ляговского и вправду выдернули на этап дня через два 1.

1 Ляговский был знаменитым стукачом-наседкой, уже несколько лет его использовали в таких целях. Он был действительно осужден, но не за плен, а за сотрудничество с немцами, за палачество. Жил он при городской тюрьме, в 020-й колонии, и вызывался в тюрьму УМГБ при необходимости.

И остался Володя опять один. Зато его начали вызывать на допросы. Сначала о том о сем, а потом вдруг:

– Что вам известно о расстреле портрета Вождя? Кто стрелял? Где и когда это было?

– Ничего такого не было! Ничего об этом мне неизвестно.

Володька, конечно, понял, что Ляговский его заложил. Но показания таких стукачей к делу не пришьешь – вот они и взялись за меня и за него.

Однажды утром я услышал близкие больные крики, знакомый голос – голос Володи. Его били в соседней камере. Я сразу понял, что из него выбивают. Меня уже спрашивали про портрет и говорили, что на меня показывает Радкевич, но я наотрез все отрицал. Полагаю, они специально избивали Володю рядом: чтобы мне было слышно, в соседней камере была открыта форточка-кормушка.

Я нажал сигнал – над дверью моей камеры вспыхнула красная лампочка. Надзиратель открыл кормушку мгновенно, как будто ждал этого.

– Гражданин начальник, мне срочно нужно к следователю. Рядом бьют моего товарища Владимира Радкевича, а он не виноват. Я виноват! Прекратите избиение!

Избиение прекратилось, и минут через пять я был уже в кабинете Белкова. Прямо с порога я сказал:

– Прикажите не бить Радкевича! Он не виноват. Это я стрелял в портрет

– Я уже позвонил. Садитесь! Из какого оружия?

– Наган!

– Чей? Ваш? Киселева?

– Нет. Мне его просто приносили для починки.

– Кто приносил?

– Васька Фетровый. – Я назвал первое, что мне на ум пришло.

– Кто он?

– Шпана.

– Где он обитает?… Впрочем, это не главное. Где вы стреляли?

– На квартире Киселева.

– Когда?

– Седьмого августа.

– Кто был?

– Я, Батуев, Киселев.

– Еще?

– Больше никого.

Позже, читая, согласно статье 206-й, все дело, я обнаружил, что ни Киселев, ни Батуев не подтвердили моего признания. Да, сидели втроем, выпивали, но никаких выстрелов не слышали*.

(*В сталинские годы в следственно-судебной практике так называемая презумпция невиновности не применялась, то есть для осуждения обвиняемого достаточно было одного лишь его признания, даже при наличии фактов, противоречащих признанию даже при полнейшей невозможности совершения самого преступления.)

Как следует из документов технического отдела Управления МГБ, в квартире Ю. Киселева ни под портретом Вождя (слева), ни под портретом Мичурина (справа) никаких следов пуль обнаружить не удалось, хотя штукатурка была снята не только под портретами, но и весьма далеко вокруг них. Вероятно, из-за чрезвычайной шаткости позиции следствия в этом вопросе позднее мне дали подписать протокол-признание «о прицеливании в портрет Вождя» при тех же обстоятельствах. В окончательное дело, однако, были включены оба протокола.

После моего признания о стрельбе в портрет наша «антисоветская молодежная организация КПМ» стала еще и «террористической».

Я вполне мог бы держаться, мог бы держаться до конца и не получил бы дополнительно страшный пункт статьи 58-8 (террор). Но Володьку убили бы. Я совершил оплошность, рассказав ему о том, как опробовал его наган. А он поделился своими опасениями с профессиональным стукачом-наседкой. Он потом долго (наверное, до самого конца жизни) горько переживал свою детскую доверчивость, из-за которой повесил на меня страшную статью, страшный 8-й ее пункт.

В. Радкевич был совсем мальчиком, еще растущим подростком! Он в буквальном смысле слова рос в тюрьме, отмечая черточками на стене свой рост. Самый маленький при аресте, он за время разлуки стал на голову выше большинства из нас.

Но я снова забежал вперед. Вернусь к следствию. По мере раскрутки А. Чижова, в ноябре – декабре 1949 года усилилось давление на Б. Батуева, на меня, на В. Рудницкого, на Ю. Киселева. Единственный экземпляр Программы КПМ, как я уже писал, был уничтожен Борисом до ареста. И теперь следственный отдел с помощью А. Чижова решил «воссоздать» основные тезисы пашей программы. Изучение классиков марксизма и т. п. было отброшено, исчезло с листов протоколов. Программной статьей была признана статья Б. Батуева (Анчарского) «О предпосылках, толкнувших нас к созданию КПМ» в журнале «В помощь вооргу». Там они уцепились за ошибочную фразу: «КПМ – фракция ВКП(б)».

В ответ на обычные наши ответы: «борьба с бюрократизмом», «помощь ВКП(б) и ВЛКСМ», «изучение известных трудов» на нас орали: