Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75 Страница 28

— Ну как… все покушали?

Дождавшись нестройного ответа «п-па-завтракали», устраивает перекличку пофамильно и отправляет нас на рабочий объект.

Что такое человеческое достоинство?.. Если взять на вооружение философию, отвечать можно долго. Я люблю пофилософствовать за рюмкой коньяка. Реальность смазана, в такие моменты мне действительно кажется, что в нашем обществе можно сохранить достоинство и отстоять, несмотря на страх и гонения за инакомыслие. Когда же опьянение проходит и я начинаю толкаться в буднях, восприятие становится иным.

Кожей ощущаю, с каким удовольствием мне бы разбили голову люди, которые на пенсиях далеко не все.

Итак, милиционер через весь город ведет меня на рабочий объект. Едем в общественном транспорте. Люди с интересом поглядывают на мою стриженую голову. В дополнение конвоир вцепился в мое плечо. Ему и в голову не приходит, что это очередной маразм, так как через десять-пятнадцать минут я буду работать с вольными людьми под относительным надзором и легко могу сбежать. Переодеться в гостинице я не успел. На мне светлосерый костюм, очень хороший, германской фирмы, светлая в тон рубашка, натуральной кожи итальянские туфли бежевого цвета.

Первая ночевка на голых досках успела преобразить мой гардероб. У меня мелькает мысль: «Что, если попросить этого служаку съездить со мной в гостиницу, где я смог бы переодеться?» Вещи я оставил в гостиничной камере хранения.

— Сержант, тебе не кажется, что в такой одежде люди на стройках не работают? Поехали в гостиницу, я переоденусь, заодно и перекусим.

В его глазах мелькает что-то наподобие живой мысли, но мгновение спустя искра потухает:

— Какая гостиница, надо было раньше думать, когда хулиганил… На стройке тебе что-нибудь подыщут.

Во мне опять закипает ненависть — спутник не отупелого до конца человека. Я прекрасно знаю, что у нас можно получить на строительном участке. Даже самые необходимые инструменты: лопаты, ломы, кувалды — в конце рабочего дня бригадир не знает куда спрятать. Вагончики разворовываются.

— Предупреждаю, сержант, если не найдешь подходящий чистый комбинезон, работать не буду!

После моих слов милиционер заметно оживляется. Его заторможенный мозг мгновенно воспроизводит информацию, которую за время службы выдавал тысячи раз.

— Будешь работать, дорогой, еще как будешь!.. Не ты первый, не ты последний так говоришь!.. А не станешь работать, — хрюкнул от удовольствия, — судья Ким годишник влепит за милую душу.

Что я могу на это ответить? Вопрос практически исчерпан. Я ведь прекрасно знал и знаю, что у нас уже осужденного человека могут за один и тот же проступок наказывать бесконечно. Я встречал множество преступников международного масштаба, разгуливающих на свободе, и видел тысячи несчастных, отбывающих огромные сроки за воровство кур. Психически больных людей, которые по Конституции и кодексу не подлежат уголовной ответственности, у нас в течение двух недель знаменитый судмедэксперт города С. Петербурга признает здоровыми и, как говорят только у нас: «За милую душу» — угоняет на сибирские реки валить лес. Так что мои пятнадцать суток в любой момент могут приобрести «ноги» и побежать в сторону возрастания.

Стройка, куда меня привозят, оказывается типичной нашей стройкой.

Шестеро рабочих, из них пять — женщины, выливают фундамент для нового здания линейной милиции. Конвоир сдает меня своему коллеге.

Подходящей спецодежды не находится. Мордастый надсмотрщик, поглядывая на меня, то и дело улыбается. Зная психологию примитивных, злых людей, нетрудно догадаться, почему он ехидно улыбается:

«Смотри-ка… в какой он костюм одет… я такой в жизни не носил…

Не надо быть пророком, чтобы после его криков: «Быстро! Быстро!.. Ты не на курорте!» — не убедиться в своей правоте.

На следующий день вырваться в гостиницу за вещами мне опять не удается. Костюм все больше начинает напоминать половую тряпку. Как ни стараюсь я его чистить, пятна от цемента остаются.

Катать тачку с цементом по наклонному дощатому настилу тяжело. Кожаные подошвы скользят, ноги разъезжаются, в такие моменты я напоминаю корову на льду.

Сержант время от времени меня спрашивает:

— Ну что, фотограф?.. Тачку катать — это тебе не фотографировать?

Я молчу. Я понимаю, что люди из этого разряда двуногих, получают от подобных разговоров наслаждение, граничащее с наслаждением садиста при виде мучений, испытываемых жертвой.

Порой хочется плюнуть на все и сбежать с этой стройки. Но последствия необдуманного поступка хорошо известны: ровно через два-три часа на мои вещи в гостинице наложат арест. Еще через неделю меня задержат без паспорта и на год или два лишат свободы.

Жизнь человека в нашем обществе — одинокого человека — можно сравнить с жизнью хрупкого мотылька-однодневки. Несколько злобных гримас природы — и конец.

Мне остается только терпеть. Подобное терпение граничит с терпением раба. Я это очень хорошо осознаю, но ничего не остается делать. Единственное, что меня утешает, это мысль: сравнительно скоро кошмар кончится, и я навсегда покину этот город. Вот написал слова «этот город» и поймал себя, что этот город не является исключением. В КПЗ этого города не избивают, чего нельзя сказать о других городах.

Мне есть с чем сравнить и что вспомнить. Как говорит моя старая мать: «Ты прожил за свои 37 лет такую жизнь, которой нормальному человеку хватит на три жизни». Она имела в виду жизненные бури. Все это не так плохо, если я донесу до людей увиденное и до этого не кану в вечность, как сотни тысяч желающих сказать правду в нашей стране.

Итак, в этом городе в КПЗ не избивали, чего не скажешь о других городах. Я повторяюсь умышленно. Вспомнился один случай из моей жизни, о котором захотелось рассказать.

Глава 4

Итак нас, заключенных ИТК № 45, в количестве восьмидесяти человек освобождают условно с привлечением к труду на стройках народного хозяйства. В народе такой принцип освобождения называют «химией» по причине отправки первых этапов на химические производства.

Нас привезли по этапу и сдали в комендатуру. После колонии даже такое освобождение было истинным счастьем. Но, как любое счастье, наше счастье имело оборотную сторону. Об истинном счастье я и не говорю. У меня его не было. А то, что я считал истинным счастьем, после тщательного анализа оказалось счастьем иллюзорным. Так… иногда период, проведенный с красивой женщиной. Иногда неплохие деньги в мерках сугубо наших, закомплексованных понятий. Что касается занятий любимым делом, воплощения мечты в жизнь, здесь был воздвигнут для меня барьер. Впрочем, выбор был: или слащавая ложь, или правда, но за решеткой.