Вячеслав Хотулёв - Клавдия Шульженко: жизнь, любовь, песня Страница 28

Пишите, не забывайте и лихом меня не поминайте.

Завтра буду писать большое письмо, дружески жму руку. Клавдия Шульженко. Я очень сейчас одинока, бегу от людей, бегу от своих мыслей, от себя. Скучно. Пишите. К. Ш.»

Это поразительное письмо! Наивные, не очень умелые стихи невероятно искренни, переполнены таким смятением духа и, очевидно, виной перед Коралли! Но больше всего поражает короткая приписка, где Клава после каждой строчки подписывается — то инициалами, то полностью. Ясно, что письмо было ею написано сразу, она никак не могла его закончить, и все хотела сказать что-то важное, самое главное, и сдерживала, сдерживала себя…

Коралли все понял и снова подступился к матери. До нее уже каким-то образом дошли слухи о том, что ее сын чуть было не убил Григорьева, Она его выслушала и ничего не ответила. Он замкнулся в себе, был молчалив, стал мало есть. Очевидно, мама заметила, что ее сын худеет, и однажды изрекла:

— Запомни, Володыню: тянуться надо к тому, кто тянется к тебе.

«Володыню» все понял и тут же послал телеграмму в Харьков. Клава встретила его на вокзале.

На следующий день они расписались. Книга записей актов гражданского состояния гласила: «…Клавдия Ивановна Шульженко-Кемпер». Она категорически отказывалась называть мероприятие «свадьбой» и настаивала на другой формулировке — «товарищеский ужин». Гостей у них на Владимирской было немного. Строгая Володина мама не приехала, сославшись на нездоровье. Зато были супруги Катаринские, с коими Клава поддерживала приятельские отношения, увлекшись покупкой всяких антикварных безделушек. Катаринские подарили большое, чуть потемневшее зеркало с красивыми медными завитушками. Молодожен недоумевал, глядя на эту «рухлядь», как он выразился на следующий день, но вежливо улыбался и вполне искренне благодарил.

Более всего Клава боялась встретиться с Григорьевым. Нет, она не чувствовала себя виноватой. Более того, она понимала, что ее любовь к Коралли крепнет с каждой минутой, проведенной вместе с ним. Она любила повторять фразу, оброненную в одной из своих изящных пьес Э. Ростаном: «Я люблю вас больше, чем вчера, но меньше, чем завтра». Коралли тоже был счастлив. Не без оснований он размышлял, что у них образовался совсем неплохой эстрадный коллективчик, и их дуэтная программа пойдет нарасхват.

Он не ошибся. Спустя некоторое время их пригласили с концертами в Одессу. Клава волновалась. Во-первых, она опасалась первой встречи со свекровью. Во-вторых, в любимом и родном городе Коралли, городе, который дал стране столько знаменитостей, начиная с Утесова, надо было показать себя с самой лучшей стороны. Она понимала, что одесский экзамен отнюдь не проще ленинградского и московского. Но если бы она провалилась в Ленинграде и Москве, никто бы этого не заметил, кроме нее самой. А здесь, где Коралли знают и любят!.. Да еще эта одесская публика — она наслышана о ней — остра на язык, да и разбирается не хуже иных прочих. Одним словом, предмет для переживаний был.

Клава загадала, если мать Володи встретит хорошо, то и везде будет хорошо. Мать встретила ее неожиданно доброжелательно, хотя и без лишних эмоций, принятых в подобных случаях. Клава успокоилась. Начались совместные концерты молодоженов. Коралли старался вовсю, блестяще импровизировал, подавал свою жену тонко, умно, иронизируя над собой, новоявленным мужем. Публика легко откликалась на его шутки, отвечала репликами из зала, Коралли тут же их отыгрывал. Атмосфера была чудесной. А потом произошло нечто такое, что все поставило на свои места. Клава показала весь свой репертуар и почувствовала, что лирические вещи встречают такой горячий сердечный прием, какого она не испытывала даже во времена своих выступлений в лучших ленинградских кинотеатрах. В семейном дуэте Клава стала первым номером. Коралли, к его чести надо сказать, безоговорочно принял ее лидерство, ибо понял, что участие Клавы в любом концерте — залог успеха. Ядвига Махина, любимица одесситов до приезда Клавы, и другие популярные в то время певицы — Нина Ронская, Тамара Стрюкова, Зоя Санович — все они ушли в тень и оставались там, пока Клавдия блистала на одесской эстраде.

В конце 80-х годов В. Коралли написал воспоминания «Сердце, отданное эстраде». Вот как он описывает один из концертов с участием Клавдии:

«Больше всего меня интересовало мнение одного зрителя, присутствовавшего на концерте в Доме искусств РАБИСа. Этот человек, прятавший свои добрые глаза за толстыми стеклами пенсне, был легендой Одессы, покровителем и учителем всех ее музыкально одаренных детей. Он взрастил Давида Ойстраха, Михаила Фихтенгольца, Елизавету Гилельс, Самуила Фурера, Бориса Гольдштейна. Меня интересовало мнение Петра Соломоновича Столярского. Именно ради этого одного человека и был мною организован концерт в Доме искусств РАБИСа. По окончании его Столярский пришел к нам за кулисы. Он обнял меня и сказал:

— Ну, Володя! Твоя Клавочка — не меньше!

На своеобразном языке Столярского это означало — высший класс».

Глава 11

Владимир Филиппович Коралли был прекрасным эстрадным артистом старой русской школы. Уже одно то, что он больше 75 (!) лет выступал на эстраде, достойно того, чтобы его фамилию можно было занести в книгу рекордов Гиннесса. К тому же он был талантливым организатором.

В середине 1930 года молодая семья решила поселиться в Ленинграде. Коралли послал заявку на свой оригинальный номер небезызвестному нам Александру Данкману. Заявка, посвященная 13-летней истории Советской России, была молниеносно одобрена, и по распоряжению того же Данкмана была создана специальная творческая группа. Коралли работал с энтузиазмом и размахом. Н. П. Акимов оформлял спектакль в качестве художника. Музыкальным руководителем был Исаак Осипович Дунаевский. Клава же вернулась на крути своя — возобновила выступления в крупных кинотеатрах Ленинграда и иногда участвовала в концертах мюзик-холла. Данкман помог им с жильем. А надзор за ходом постановки, которая получила название «Карта Октябрей», поручил ненавистному для Клавы критику Симону Дрейдену. Он оказался очень милым мягким, интеллигентным человеком. Как-то в застолье признался, что на него надавил тогда тот самый Николай Александрович, а программу в Москве он… не видел. Клавдия после этого милого признания долго не могла с ним общаться.

Во втором отделении этой грандиозной постановки предполагался театрализованный номер Утесова «Джаз на повороте». Музыку к нему также писал Дунаевский. Это был единственный в своем роде музыкальный эксперимент, который, увы, не получил продолжения в Советском Союзе по вполне понятным причинам. Дунаевский написал три джазовые рапсодии на темы народных песен, а также сделал джазовое переложение некоторых музыкальных номеров из «Евгения Онегина» и других популярных опусов мировой классики.