Александр Боханов - Царь Алексей Михайлович Страница 28

В 1636 году Архиепископ Синайский Иеремия прислал в Москву три посоха того куста, от которого Моисей взял жезл, а также была прислана, хоть и не духовная, но великая историческая реликвия — печать Александра Македонского.

В 1644 году в Москву была перенесена с Афона «десница» Святого апостола Андрея Первозванного.

В 1652 году была привезена в Москву и положена в Успенском соборе Кремля глава Святого Григория Богоносца.

В 1655 году из Ватопедского монастыря на Афоне были присланы в Москву: Крест Животворящего Древа, с которым воевал Константин Великий и другие императоры, а также глава Святого Иоанна Златоуста[155].

Москва становилась вселенским духовном центром не только потому, что там пребывал православный Царь, но и потому, что имела бесценную сокровищницу духовных реликвий, которая постоянно пополнялась.

Невозможно не сказать и еще об одной бесценной святыне, которая оказалась в Москве при Царе Михаиле Федоровиче, хранившейся в Москве в золоченом ковчеге в главном храме России — Успения Пресвятой Богородицы (Успенском соборе). Это — хитон Иисуса Христа. Его прислали на Русь не благочестивые пастыри Востока, а могучий повелитель Персидской державы Шах Аббас I (1571–1629, правитель с 1587 года).

Во время покорения и разграбления Грузии в 1614 и 1616 годах персами, в одной из старых грузинских церквей ими был обнаружен хитон Господень. Согласно преданию, раньше он пребывал в одной из церквей Царь-града, а затем, во время падения его, тайно был вывезен и более полутора сот лет хранился в Грузии «прикровенно». У Шаха Аббаса I (Великого), умершего в январе 1629 года и сумевшего несколько раз нанести серьезные поражения туркам, установились дружеские отношения с Царем Михаилом Федоровичем.

Турецкая Империя являлась смертельным врагом и для Руси, и для Персии, и перед лицом общего врага два столь разных государства оказались в дружеском общении. Для подтверждения своих дружеских чувств Аббас и прислал Царю, которого называл в посланиях «братом», бесценную христианскую реликвию. Ходили слухи, что французский Король Людовик XIII (1610–1643) обращался к Аббасу с просьбой продать хитон, обещая огромные деньги. Но повелитель Персии отказал.

По словам Павла Алеппского, который воочию лицезрел святыню в 1655 году, это — «хитон из тонкого полотна, темного цвета, наполняет ковчег доверху, так что крышка с трудом закрывается. Вот какое бесценное сокровище, о коем вздыхают все цари христианские, приобрел Московский Царь!»[156].

Идея русского мироцентризма, т. е. концепция «Третьего Рима», формировала новое русское эсхатологическое мировоззрение, раздвигавшее рамки Империи-Царства за земные пределы Руси, до вселенского масштаба. Когда Патриарх Филарет в послании Персидскому шаху (1589–1628) Аббасу I (Великому) называл Москву «новым Израилем», то в том не было никакого нарочитого возвеличивания[157]. Ведь в метафизическом значении «Израиль» — это Церковь Божия, обнимающая весь мир. Москва теперь и есть — Церковь Христианская, новый духовный Израиль. Это положение представлялось просвещенным богословам-интеллектуалам делом совершенно очевидным.

Глава 4. Жизнь в смирении, страдании и борьбе

Царь Алексей Михайлович и будущий Патриарх Никон впервые встретились в 1646 году.

Никон, тогда игумен дальнего Богоявленского Кожеозерского (Кожеезерского) монастыря[158] в Архангельском крае, имел от роду сорок один год и уже более десяти лет подвизался на ниве монашеского служения.

Он родился в 1605 году в благочестивой крестьянской семье в селе Вельдеманово близ Нижнего Новгорода и был наречен при крещении Никитой, в честь преподобного Никиты Переяславского чудотворца, имя которого Церковь прославляет 24 мая. Отца его звали Мина, а значит, в миру он прозывался Никитой Миничем.

Мать умерла вскоре после рождения сына, отец женился второй раз, и отношения с мачехой у Никиты не сложились; она его била, морила голодом и даже пыталась отравить[159]. В 12 лет Никита, «ради научения Божественного писания», покинул отчий дом и ушел в Макарьев Желтоводский монастырь на Волге[160], где стал послушником, оставаясь таковым до 1624 года. Монастырь был именитой обителью, со строгим уставом, но молодого послушника это не пугало. Он обладал пытливым умом, прекрасной памятью и никогда не чурался самого тяжелого послушания. Он всем сердцем возлюбил Иисуса Христа и готов был всеми силами и до последнего вздоха служить Богу и Его Церкви, служить каждоминутно, везде и всегда. В монастыре Никита Минич изучил церковные службы, овладел чтением, письмом и церковным пением.

Он исполнял в монастыре клиросное послушание и так «душой пристал» к Божественному Писанию, что и дня не мог прожить без Него. Летом Никита ложился спать на колокольне у благовестного колокола, чтобы не проспать к началу раннего богослужения. Как писал один из его биографов, «в нем начал пробуждаться истинный подвижник, хотя монашеского пострига он еще не принял»[161].

Никита Минич наделен был большим ростом (около двух метров), крепким телосложением и не боялся никакой работы; готов был выполнять любое послушание с максимальной самоотдачей. Это была мощная и колоритная натура; послушник невольно выделялся в толпе, его нельзя было не заметить. Его физическая сила удивляла многих и когда стал Первоиерархом: его патриарший саккос весил более четырех пудов, а омофор — полтора пуда. В подобном облачении Патриарх Никон не только творил многочасовые службы, но и совершал дальние крестные ходы…

Никита-Никон мог многое вынести, являясь максималистом во всем. Того же требовал и от других, не признавая и не принимая в расчет никаких человеческих возможностей и земных «обстоятельств», что неизбежно создавало ему немало трудностей в общении с людьми как в миру, так и в монастырских стенах, а затем и на Патриаршем престоле. Это был характер жесткий, бескомпромиссный. Как написал один их исследователей, «Никон принадлежал к числу тех странных людей, у которых словно нет лица, но только темперамент. А вместо лица идея или программа… Но в нем была историческая воля, волевая находчивость, своего рода «волезрение». Потому он и смог стать крупным историческим деятелем, хотя и не был великим человеком»[162].

Никон — из разряда богатырских людей, сила которых в полной мере раскрывается в экстремальных обстоятельствах, а если их нет, то подобные деятели невольно их создают. Не столько сами по себе предметы «реформ Патриарха Никона», но в первую очередь резкость, глубина, страстность, несгибаемость в их проведении, наперекор всем и вся, неизбежно порождала возмущения, протесты и противодействия самого разнообразного свойства. Как написал автор одной из лучших на сегодняшний день книг по истории русского богословия протоиерей Г.В. Флоровский (1893–1979), «главная острота Никоновой «реформы» была в резком и огульном отрицании всего старорусского чина и обряда. Не только его заменяли новым, но еще и объявляли ложным, еретическим, почти нечестивым. Именно это смутило и ранило народную совесть. У Никона хуление «старого обряда» срывалось в пылу и в задоре, да притом и с чужого голоса»[163].