Месть - Владислав Иванович Романов Страница 28

с места. Ее парализовал страх. Можно было броситься обратно к вокзалу, но в трех метрах от фонаря плотной стеной подступала черная темень, а бежать было далеко и скользко. Она стояла, оцепенев, и мужчина тоже стоял неподвижно, очевидно раздумывая, что ему делать. Сейчас все злые, голодные, и самый мирный обыватель становится волком. Поэтому Сережа и посылает за ней машину: одной опасно прогуливаться в такое отчаянное время.

Будь Мильда повнимательнее, она бы заметила, что незнакомец следит за ней от самого ее дома. Он ехал тоже в соседнем вагоне вместе с ее мужем и тоже хотел выйти у вокзала, но наметанным глазом сразу же заметил ее странное беспокойство и успел впрыгнуть вместе с ней в вагон и проехать лишнюю остановку. Потом прошел следом за ней до вокзала и успел спрятаться в подворотне, когда она повернула назад, чертыхаясь и проклиная бабью непоследовательность. Он был профессионалом, личным агентом Хозяина и имел кодовое имя: Шуга. Однажды он сказал Хозяину: «Да я так шугну его, он после этого и возраст свой не вспомнит!» Речь шла о каком-то ухажере Надежды Сергеевны из Промакадемии, Коба одно время очень ревновал жену. С тех пор к нему и прилепилось это прозвище: Шуга.

Вот уже почти два года с тех пор, как Хозяин и Киров сблизились, он следил за Мильдой и Кировым, докладывая, как складываются их отношения, выполняя и отдельные мелкие поручения — собирая компромат на зиновьевцев, Сталин не доверял Медведю, начальнику Управления ОГПУ в Ленинграде. И вообще Шуга как бы работал здесь один, заменяя целое следственно-сыскное управление. Правда, за это время он уже наработал кое-какие прочные связи, завел своих осведомителей, дружков, кое-кого даже из секретарей Кирова. Хозяин ему так и приказал: «Врастай в город, это важно!» И он врастал. Отношения Кирова с Мильдой прервались три месяца назад, но перед отъездом на семнадцатый съезд они снова сблизились. Шуга в те январские дни лежал с температурой сорок и проследить за их встречей не смог, а Хромой, как он называл в своих отчетах завербованного им агента, работавшего в секретариате Кирова, без его указаний никакой самодеятельности не предпринимал. Он действительно немного прихрамывал и пользовался исключительным доверием ленинградского Хозяина, что во многом облегчало всю работу. Но ту январскую встречу Шуга в своем отчете даже не указал, пойдя на определенный риск: если в Ленинграде работает второй агент, и он укажет это свидание, Шуге придется отвечать по всей строгости и быть крепко битым. Не мог же он написать в донесении Хозяину, что три дня валялся в лежку с температурой. Больничные дни в его профессии не полагались. Поэтому, узнав о намеченном свидании после возвращения Кирова из Москвы, Шуга решил лично удостовериться, что оно состоится: тихо проводить Мильду до здания обкома, а там в секретарской уже сидел наготове Хромой, который аккуратно запишет все разговоры Кирова и Мильды с помощью особого аппарата — диктографа. Коба с помощью Паукера купил в Америке три таких записывающих аппарата. Один находился у Ягоды в ОГПУ, другой — у Сталина в Кремле, третий — у Шуги.

Когда он миновал Мильду на остановке, у него вдруг мелькнула дерзкая мысль: а что, если познакомиться с ней? Все равно она его уже увидела. Было бы неплохо проводить ее до обкома, поболтать, стать другом, тогда все новости можно было бы получать из первых рук. Хоть это было и против всех правил его профессии — входить в контакт с тем, за кем он вел наблюдение, но Шуга не терпел догматов. Мастер, а он считал себя Мастером, изобретает собственный стиль, собственные правила игры, и поэтому побеждает. Пока он решал этот тактический вопрос, то обнаружил, что Мильда приняла его за бандита и испуганно прижимает сумочку к своей груди. Кроме того, он видел, что она совсем закоченела, а этак недолго было схватить и воспаление легких.

Он не торопясь двинулся к ней, но Мильда испуганно попятилась назад, поскользнулась, упала, а поднявшись, что есть мочи помчалась в сторону вокзала.

«Вот дура!» — выругался Шуга.

— Эй, девушка! Подождите! Я ничего вам не сделаю! Да подожди ты! — закричал он ей вслед и тоже бросился за ней.

Бегал он неплохо. Это тоже как бы входило в профессию: умение уносить ноги. Поэтому расстояние между ними стало заметно сокращаться, и он понял, что перехватит ее раньше, чем она успеет выскочить из темноты улицы на освещенный пятачок площади.

9

Киров посмотрел на часы и немного обеспокоился: без двадцати одиннадцать, ехать от вокзала максимум десять минут, а Мильда никогда раньше не опаздывала. «Неужели что-то случилось?» Шоферу он приказал ждать до одиннадцати. Через полчаса он должен подъехать. Будет обидно, если она не приедет. Он соскучился, привез ей подарки: ситцевый платок, черно-белый в горошек, и какую-то немецкую помаду. Последняя стоила дорого — десять рублей, подсунул ему ее Паукер, заявив, что любая женщина растает от счастья, заполучив такую парфюмерию. Паукер давно лезет к нему в друзья, намекнул, что к следующему приезду достанет и такую же «жилеточку, как у Папы».

Перед отъездом Кирова в Ленинград Сталин вдруг заговорил о том, что ему не на кого опереться в Политбюро. Никто ничего не предлагает, все ждут, что скажет Сталин, а когда он вносит свои предложения, все морщатся. Куйбышев только и ждет, чтобы занять его место, а теперь обиделся, что Сталин взял в секретари не его, а Жданова.

— Даже с банкета ушел не простившись, — усмехнулся Коба. — А почему я должен брать в секретари его, а не тебя? Кто в Госплане будет работать? Клим уже давно рвется перейти на какую-нибудь хорошую партийную должность! Армия, видите ли, ему осточертела! А что ты сделал для армии?! Молотов по каждому вопросу бегает советоваться. А чтобы держать их всех под контролем, кнутом погонять, на это совсем времени не остается…

Он шумно вздохнул, и в глазах у него промелькнула растерянность. В такие минуты Киров испытывал к Сталину почти братскую нежность, он казался ему сиротливым и потерянным. И эти десять лет после смерти Ленина Кобе дались нелегко. Киров хорошо помнил Четырнадцатый съезд партии, когда вопрос о пребывании Сталина на посту генсека встал особенно остро.

— Мы против того, чтобы создавать теорию