Иван Кожедуб - Неизвестный Кожедуб Страница 28

Днем к нам на аэродром стали залетать немецкие разведчики, по ночам стали чаще объявляться боевые тревоги.

Наши войска оставили Киев.

Мы получили приказ перебазироваться в глубокий тыл и там готовить летчиков. Весть эта всех взволновала. Тяжело было покидать родную Украину, хотя мы знали, что это необходимо: для подготовки летчиков требовались нормальные условия работы, спокойная обстановка.

Сборы идут быстро и организованно. Не забыта даже двухпудовая гиря, с которой мы тренируемся. В последний раз выходим на аэродром. Чуть светает. Серое, осеннее утро. Самолеты готовы к полету.

Выстраиваемся. Несколько напутственных слов комэска, и мы уже над аэродромом. Делаем прощальный круг. Сердце сжалось, когда я посмотрел на пустой, осиротевший аэродром.

Берем курс на восток. С самолета иногда кажется, что дорога движется: это колхозники угоняют стада в глубокий тыл.

Первую посадку делаем среди большого кукурузного поля. Заправились бензином и полетели в Воронеж. Здесь уже кипит боевая работа — в воздухе патрулируют истребители.

На летном поле стоят незнакомые нам мощные самолеты. Мы окружили один из них, стали рассматривать со всех сторон, оживленно переговариваясь.

— Вот это самолеты, ребята! — крикнул кто-то восхищенно.

К нам подошел военный летчик, посмотрел на нас и, улыбаясь, сказал:

— Здравствуйте, молодежь! Вижу, нравятся вам «Ильюшины»… Да, эти самолеты ужас на врага наводят.

И он рассказал о замечательных боевых качествах нашего отечественного самолета, о его необычайной живучести…

Утром вылетели дальше. Прибыли к месту, откуда наш путь продолжался по железной дороге.

На путях стоят эшелоны с людьми, машинами, орудиями; одни направляются в тыл, другие — на фронт. Мы разбираем наши самолеты и грузим их на платформы.

В октябре трогаемся в путь.

Со мной в теплушке едут Усменцев, Коломиец, Панченко и другие ребята. Устраиваемся по-домашнему. Обязанности у нас распределены: как только поезд подходит к станции, один бежит доставать свежую газету или послушать последнюю сводку Совинформбюро, другой достает кипяток. Наш состав не задерживают, и бывает, что он трогается неожиданно.

Нам предстоит долгая дорога — в Среднюю Азию. Политрук у нас бывает по нескольку раз в день, и мы говорим с ним о войне, о Родине, об идущих навстречу эшелонах, груженных боевой техникой, и неизменно возвращаемся к вопросу: когда же мы сами полетим на фронт?

Узнаем, что Ленинград обстреливается из вражеских дальнобойных орудий. Город — в кольце блокады. Ленинград трудится и борется. Наши летчики там зорко несут вахту…

В пути же узнаем, что Москва объявлена на осадном положении. Кто-то нетерпеливо говорит

— Товарищ политрук, москвичи ушли в ополчение, а мы, военные люди, летчики, уезжаем в тыл!

Мы не можем привыкнуть к мысли, что движемся на восток, а не летим на запад.

…Вдоль полотна до самого горизонта тянутся солончаки, кустарники. Проехали мимо голубого Аральского моря. Стало теплее. Раскрыв двери теплушки, смотрим на верблюдов, на бескрайную степь — все это нам в диковинку.

Наконец приехали. Зеленый город. Уйма фруктов. Дыни, виноград. Небо синее. Теплынь.

Наш состав поставили на запасный путь. Надо было быстро разгрузить эшелон, и мы без отдыха таскали свои самолеты. В несколько рейсов все было перевезено и перенесено на аэродром, расположенный в полутора километрах от города.

Кругом аэродрома расстилаются хлопковые плантации, журчат арыки, зеленеют сады. И тополя, как у нас на Украине.

Большой перерыв в учебе курсантов задерживал выпуск. Работать приходилось без передышки, а условия были нелегкие: стояла страшная духота. Моторы «захлебывались» от пыли и перегревались от зноя. Иногда после взлета пыль долго стояла столбом. Летали только рано'утром и под вечер. Днем занимались наземной подготовкой, теорией и разбором полетов. В минуты отдыха я переносился мыслью в родную деревню. Там, у нас на Украине, сейчас хозяйничали фашисты… В работе я забывался. Но стоило только прилечь отдохнуть, и перед глазами вставали отец, сестра, братья, Ображеевка, Украина…

Опять подаю рапорт об отправке на фронт. И снова получаю короткий ответ: «Готовьте летчиков».

Наступают Октябрьские праздники. 7 ноября 1941 года. Думаем и говорим о нашей дорогой столице. Как-то выглядит она в это утро, как поживают москвичи? Вряд ли сегодня будет традиционный парад — слишком близко фронт…

И вдруг мы узнаем: 7 ноября в прифронтовой Москве состоялся военный парад.

С особенной силой ощутили мы радостное чувство веры в победу, слушая доклад нашего великого вождя.

«…Разгром немецких империалистов и их армий неминуем», — сказал товарищ Сталин в своем докладе.

«…Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался, — говорил великий Сталин в своей речи на Красной площади. — …Наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжелый урон, а наша страна — вся наша страна — организовалась в единый боевой лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков».

Нам радостно было сознавать, что, находясь в глубоком тылу, мы вместе со всем народом куем победу. И все же меня продолжала преследовать мысль о фронте.

Комэск уже сменил гнев на милость. Но время шло, а командир все молчал. Неужели я еще не заслужил права вылететь на фронт?..

Мои курсанты приступили к самостоятельным полетам. Я не волнуюсь, так как знаю, что подготовленный курсант не сделает грубой ошибки. Но хладнокровие оставляет меня, когда вижу, что Клочкову никак не удается сделать посадку. Грожу курсанту с земли кулаком, как когда-то грозил учлетам наш инструктор в аэроклубе. Налетавшись «досыта», Клочков садится. Мои опасения оправдались: не обошлось без поломки. Самолет отруливает на заправочную линию. Техник просматривает узлы крепления, а я тем временем отчитываю курсанта за то, что он «утюжил» воздух.

Вспоминается песня, которую мы пели, когда были курсантами, на мотив «Раскинулось море широко»:

Его привели к командиру звена, Налево семь раз повернули И стружку снимали с него полчаса, У бедного слезы блеснули…

…Чем неспособнее, труднее был ученик, тем охотнее и больше я с ним работал. И когда добивался успеха, то испытывал необычайную радость. Научить человека трудному для него делу, поделиться с ним опытом — что может быть отраднее!

В свободную минуту, лежа под крылом самолета, я читал описания воздушных боев и по-мальчишески мечтал убежать в Москву, а оттуда на фронт. Я не задумывался над тем, как это осуществить, но уже видел себя в боевом самолете на месте летчика, о подвигах которого только что прочел в газете, и, так сказать, входил в его роль. Картину боя в ту пору я представлял себе плохо, туманно, да и нелегко себе ее представить, пока не побываешь на фронте…