Вячеслав Козляков - Василий Шуйский Страница 28

Боярин князь Василий Иванович Шуйский оказался среди тех, кто все равно «по неволи» присягнул царевичу Дмитрию. Ему, горячо убеждавшему москвичей, что несчастного Дмитрия похоронили в Угличе, веры уже не было, когда князья Голицыны, а с ними Басмановы, князья Лыковы, князья Мосальские, Салтыковы, Шереметевы поспешили сформировать новый царский двор во время движения «царевича Дмитрия» от Путивля к Москве. 1 июня 1606 года произошло знаменитое выступление московского посада после чтения «смутных грамот», привезенных Гаврилой Григорьевичем Пушкиным и Наумом Михайловичем Плещеевым. Меньше известно, что адресатами этих грамот были прежде всего бояре князь Федор Иванович Мстиславский и князья Василий Иванович и Дмитрий Иванович Шуйские. Царь Дмитрий Иванович обращался с призывом к ним, стоявшим во главе Боярской думы, и ко всем жителям Московского государства, но все равно это послание не предвещало ничего доброго князю Василию Шуйскому. Царь Дмитрий рассказывал историю своего чудесного спасения в Угличе и упоминал «изменников», которые «вмещали, будто нас великого государя не стало и похоронили будто нас великого государя на Углече в соборной церкви и у всемилостиваго Спаса». Не воспринять эти слова на свой счет бывший глава угличской следственной комиссии, естественно, не мог. Другое дело, что в «смутной» грамоте все списывалось на козни Бориса Годунова. Боярам и воеводам, которые стояли «неведомостию» против царевича Дмитрия (опять случай князя Василия Шуйского), выдавалась индульгенция: «В том на вас нашего гневу и опалы не держим». Их всех приглашали «добить челом» спасшемуся сыну Ивана Грозного и обещали пожаловать выше прежнего: «…и вам, боярам нашим, честь и повышение учиним, а отчинами вашими прежними вас пожалуем, к тому и еще прибавим, в чести вас держать будем»[159].

Все эти обещания не распространялись на род Годуновых. Московский «мир» взбунтовался и свел с престола царя Федора Борисовича и его мать царицу Марию Григорьевну. Глядя на все, что происходило в Кремле и столице, попавшей в руки мятежной толпы, первые бояре не могли не понимать: у них не оставалось никакого выбора присягать или не присягать царю Дмитрию, если только они не хотели повторить судьбу Годуновых. Поэтому 3 июня 1605 года князь Федор Иванович Мстиславский и князья Василий и Дмитрий Ивановичи Шуйские отправили на поклон к царю Дмитрию, находившемуся в тот момент со своим едва образовавшимся «двором» в Серпухове, бояр князя Ивана Михайловича Воротынского и князя Андрея Андреевича Телятевского. Возможно, что и сами руководители Думы поехали на поклон к царевичу Дмитрию. В русских источниках сведений на этот счет нет. Зато о встрече князем Василием Шуйским самозваного царя вне пределов столицы говорили в 1606 году послы Речи Посполитой в Московском государстве Николай Олесницкий и Александр Госевский: «…а самые лучшие из вас, как князь Мстиславский, князь Шуйский и другие, в Тулу к нему, в 30 милях от Москвы, добровольно приехав, за государя своего признали, дали ему присягу и, в столицу препроводив, короновали»[160]. Это был уже не просто переход еще одних бояр на сторону Дмитрия, а акт формальной передачи власти новому царю из рук Боярской думы.

Царь Дмитрий Иванович не отказал себе в удовольствии покуражиться над посланцами Боярской думы. Дмитрию и тогда, и потом, был свойственен особый эгоизм молодости, не считавшейся ни с представлениями, ни с опытом тех, кто был старше его. Равными себе он их тоже не мог считать и учиться ни у кого не хотел. Поэтому первые аристократы должны были наблюдать, как им предпочитают атаманов донских казаков, принимавшихся тогда же, когда было известно, что бояре князья Воротынский и Телятевский ждут царской аудиенции. Тем временем в Москве продолжался переворот. Присланный из Серпухова боярин князь Василий Васильевич Голицын и князь Василий Михайлович Рубец-Мосальский исполнили самую грязную работу: устранили царя Федора Борисовича и его мать царицу Марию Григорьевну. Когда они в сопровождении Михаила Молчанова, дьяка Андрея Шерефединова и нескольких стрельцов покинули царские покои, то народу было объявлено о самоубийстве молодого царя и матери-царицы, испивших свою отравленную чашу до дна; спаслась якобы одна только царевна Ксения. Но правду утаить не удалось, и позднее стали известны подробности отвратительного цареубийства и настоящей расправы с устраненными от власти Годуновыми[161]. Не пощадили даже мертвого Бориса Годунова: его гробница в Архангельском соборе была вскрыта, а тело перенесено в один из бедных московских монастырей. Расправились и со ставленником Годунова патриархом Иовом, вынужденным сложить панагию к иконе Владимирской Богоматери и оставить патриарший престол. Разграбили дворы Годуновых и их родственников Сабуровых и Вельяминовых. 11 июня 1605 года стали рассылать окружные послания о присяге царю Дмитрию во имя «прирожения» сына Ивана Грозного. 20 июня самозванец торжественно въехал в Москву. Боярин же князь Василий Иванович Шуйский давно находился среди тех, кто склонил голову перед победителем.

Отложенная казнь

Князь Василий Шуйский попал в самое двусмысленное положение. Никто его, конечно, не мог бы заподозрить в симпатиях к Годуновым, но ему нельзя было простить и того, что он уже неоднократно свидетельствовал о смерти царевича Дмитрия, начиная с того самого мая 1591 года, когда в Угличе случилось непоправимое несчастье. Боярин Шуйский помогал разоблачать расстригу Григория Отрепьева при царе Борисе Годунове, он нанес жестокое поражение самозванцу при селе Добрыничах в Комарицкой волости. В столице тоже еще не должны были забыть речи князя Василия Ивановича Шуйского, поддержавшего сына Бориса Годунова, а не «сына» Ивана Грозного…

При въезде царя Дмитрия Ивановича в Москву все, конечно же, со вниманием смотрели на будущего самодержца. Кого увидел боярин князь Василий Иванович Шуйский? Не узнал ли он, подобно другим, Григория Отрепьева? По словам летописца, узнавшие «растригу» «не можаху что соделати кроме рыдания и слез». История сохранила и имена тех, кто речами обличения встретил самозванца. Об этом написал келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын в своем знаменитом «Сказании» (цитировавшееся выше «Иное сказание» было написано и получило свое название как еще один, «иной», вариант исторического повествования о Смуте, отличный от сочинения Авраамия Палицына): «Мученицы же новии явлынеся тогда дворянин Петр Тургенев, да Федор Колачник: без боязни бо того обличивше, им же по многих муках главы отсекоша среди царьствующего града Москвы»[162]. Однако москвичи, предвкушая радость новых коронационных торжеств, не восприняли предупреждений, «ни во что же вмениша» эти казни.