Александр Бондаренко - Милорадович Страница 28

«После Новийского сражения Суворов мечтал о наступательном движении в Генуэзскую Ривьеру, но вместо того возникшие недоразумения с венским кабинетом заставили его просидеть в бездействии в городе Асти три недели…

Число лиц, желавших представиться великому фельдмаршалу, было всегда очень велико… Многих из представлявшихся Суворов приглашал на свои обеды, которые в таких случаях продолжались по несколько часов и во время которых фельдмаршал особенно поражал своим остроумием, знанием, странностями и проч.»[383].

«Уловив момент молчания, граф Милорадович рассказал анекдот, как два наши солдата поставлены были в Германии на квартиру к одной старушке, которая угощала их, как мать. Тронутые ее ласкою, солдаты изъявляли знаками свою благодарность, но, заметив, что она их не понимает, вскричали: "Куда старушка бестолкова? Кажется, говоришь ей по-польски, а она все 'нихтферштен'". "Знаешь ли, брат, — сказал один, — наденем мундиры и отдадим нашей доброй кормилице честь к ноге". Тотчас оделись, вытянулись и прокомандовали: "К ноге!" Старушка расхохоталась.

— Я, — продолжал рассказчик, — хочу непременно заставить искусного артиста выгравировать эстамп с изображени ем изумленной старухи и двух солдат, отдающих ей честь к ноге, и с надписью: "Благодарность русских солдат за гостеприимство".

Граф любил М.А. Милорадовича и, выслушав его рассказ, сказал:

— Любезный Михаил Андреевич! Этот анекдот русский; прибавьте к надписи еще и русскую пословицу: "Хорошо, кто хлеб-соль водит; а вдвое тому, кто хлеб-соль помнит", — и закончил: — Вот каковы наши чудо-богатыри!»[384]

Император Павел Петрович писал Суворову в рескрипте своем от 9 августа:

«"Примите в воздаяние за славные подвиги ваши; да пребудет память их в потомках ваших к чести их и к славе России…" В заключение высочайшего рескрипта было приписано: "Простите, победоносный Мой фельдмаршал, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский!"»[385]

«Император Павел I повелел гвардии и всем Российским войскам, даже и в присутствии своем, отдавать князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому все воинские почести, подобно отдаваемым Особе Его Императорского Величества»[386].

Весьма высоко оценил боевую деятельность русского полководца и неприятель: «За главу Суворова назначила Французская республика два миллиона ливров. "Ах, помилуй Бог, как дорого", — сказал он»[387].

Наградой генерал-майору Милорадовичу стало «высокомонаршее благоволение»[388].

Между тем «…отношения между союзниками испортились до такой степени, что их правительства решили впредь действовать обособленно. Русской армии надлежало перейти в Швейцарию, австрийцам остаться в Италии. Австрийцы всячески торопили русских, но в то же время чинили препятствия на каждом шагу… Находившийся в Швейцарии эрцгерцог Карл[389] выступил оттуда, не дожидаясь русских, и оставил на произвол судьбы под Цюрихом только что прибывший из России 30-тысячный корпус генерала Римского-Корсакова[390]. Предательский этот поступок имел самые печальные последствия.

28 августа русская армия, собравшись в Алессандрии, выступила в новый поход. Союзники расставались… Одних на высотах альпийских ждала слава, чистая, как снег тех высот, — слава Чертова моста и Муттенской долины. Других ожидал позор Маренго, Гогенлиндена и Кампо Формио… Каждому воздалось по делам его»[391].

Уже потом, возвращаясь в Россию, Суворов записал:

«Нам требовалось 15 дней, чтобы очистить Италию, но меня погнали в Швейцарию, чтобы там уничтожить. Эрцгерцог при приближении нового русского корпуса хотя и располагал армией, на одну треть сильнее русской, все же предоставил ей удерживать все занятые пункты и хладнокровно ушел, не помышляя о возвращении»[392].

«Швейцария составляла как бы центр расположения обеих враждебных армий. Не будучи сама воюющей стороной, она была тем театром, на котором государства Европы боролись за верховное господство»[393].

«Надобно при этом заметить, что Суворов не имел точных сведений ни о силах неприятельских, ни о местности нового театра войны. В том и в другом отношении положился он на австрийцев: по сведениям, доставленным от генерала Готце[394], фельдмаршал считал во всей Швейцарии не более 60 тысяч неприятельских войск. Относительно же местности, вероятно, русскому полководцу и на мысль не приходили все страшные преграды, ожидавшие его на пути через Сен-Готард»[395].

Будущий военный министр оказался здесь не совсем точен — князь Италийский писал императору Францу I: «Еще должен почтительнейше заметить, что корпус генерала Корсакова, за исключением кавалерии, которую невозможно использовать по условиям тамошней местности, состоит только из 24 тысяч человек, а русский корпус, находящийся в Италии, из 16 тысяч человек, следовательно, армии противника, которая по сведениям генерала Корсакова имеет 70 тысяч войска, мы противопоставили 40 тысяч человек»[396].

«Назначены были к нему офицеры австрийского Генерального штаба, знакомые с местностью в Швейцарии. Один из них, полковник Вейротер…[397] пользовался доверенностью фельдмаршала; он составлял в продолжение Швейцарского похода все диспозиции и проекты; он вел всю военную переписку; он же, сколько известно, присоветовал и выбор пути через С.-Готард»[398].

Перевал Сент-Готард — высота 2108 метров. «Какое значение для обеих сторон могло иметь обладание С.-Готар-дом? Мы имеем смелость утверждать: крайне незначительное, как бы предосудительным ни показалось такое мнение генеральным штабам армий»[399], — писал впоследствии знаменитый военный теоретик Карл Клаузевиц[400], поясняя, что в глубь Швейцарии вели и другие, более удобные и безопасные пути.

Очевидно, так, но будем исходить из того, как это считали в 1799 году:

«На театре войны гора Сен-Готард как в Италии, так и в Швейцарии есть ныне важнейший пункт, к удержанию коего нужно употребить все способы»[401], — предписывал Суворов графу Гадику[402], ибо «18 мая С.-Готард был уже во власти союзников»[403]. Вот только 14 августа они его потеряли…

«Чем далее шли мы от Александрии к Швейцарии, тем более климат изменялся, делался суровее, пасмурнее, холоднее; слишком часто мочил нас и крепко мочил дождичек, с пронзительным, холодным ветром. С переменою климата и жители проходимых нами мест изменялись, города, местечки и селения постройкою были хуже итальянских, — но люди в движениях своих были проворнее итальянцев, крупнее ростом и благороднее в лице — так мне казалось…»[404]