Филарет Чернов - Темный круг Страница 28

Он почти кончает писать стихи, пробует перейти на прозу, критику и т. д.

Путь его как поэта завершен был за много лет до его смерти.

Он говорил мне часто:

— Если бы я снова начал писать, я написал бы совсем иначе: я бы все построил на чисто научных принципах, ввел бы в свои стихи новую технику, новую лексику и т. д.

Но надо полагать, это было бы гораздо хуже.

Значение лирики Филарета Чернова для людей, любящих поэзию, может быть велико и существенно, т. к. личность поэта оригинальна и самостоятельна, звучанье его стихов интересно и сильно, а мировоззрение его характерно для прошлого.

Сентябрь 1947 — 1 февраля 1948

Кропивниций Е. Избранное. М., 2004.

Генрих Сапгир. Из работы «Непохожие стихи» (Филарет Чернов)

Мне много о нем рассказывал мой духовный учитель Евгений Леонидович Кропивницкий. Он знал Филарета Чернова с юности своей. В начале века появился в их семье этот черный, длинноволосый, горячий человек. Он, как я понимаю теперь, очень считался с мнением отца Евгения Леонидовича и был влюблен в его тетю, Надежду Николаевну. Учитель рассказывал мне, что рано Чернов ушел в монастырь и потом бежал оттуда, вернее, ушел потихоньку. Беда случилась: пьянствовали монахи, и схватил он топор — не помнит, убил ли кого, но уйти пришлось быстро.

До революции Чернов печатался в «Ниве» и других журналах довольно часто, книги так и не издал. Свое лучшее он написал уже в 20-х годах. Тетрадь стихов была озаглавлена: «В темном круге». Это редкая в русской поэзии философская лирика, как бы продолжающая позднего Фета. Напечатать книгу ему не пришлось. Последние годы жизни поэт служил литсотрудником и писал рассказы. Умер после очередного запоя.

Филарет Чернов был впечатлителен чрезвычайно. Однажды он глянул с балкона второго этажа в овраг и отшатнулся с криком: «Бездна!»

http://www.rvb.ru/np/publication/sapgir1.htm#1

Рашит Янгиров «Замело тебя снегом, Россия» (Об авторе легендарной песни эмиграции и его поэзии)

С пушкинских времен творение поэтов окрасили неявным, но стойким светом сознание и мироощущение целых поколений. Но есть в этой устойчивой культурной традиции примеры особого, «потаенного» рода, когда автор и его аудитория даже не подозревали о существовании друг друга, но при этом публичный эффект распространения литературного текста многократно превосходил желаемое, превращая его в фольклор.

Как бы ни относиться теперь к политической репутации Надежды Васильевны Плевицкой (1884–1940), нельзя отказать ей в выдающемся исполнительском даре, поддерживавшем традиции русской народной песни. В эмиграции репертуар певицы претерпел существенные изменения, но почитатели неизменно указывали на то, что «свой чудный дар г-жа Плевицкая выстрадала, каждую песнь, как драгоценную жемчужину, добывала со дна народного океана. И отогревала его любовно, омывала слезами… Плевицкая вынашивала каждую из своих песен. И вот оно в ее душе — это пышное народное ожерелья» («Время», Берлин, 19.03.1923).

Пожалуй, наибольшую известность в зарубежной России принес певице романс «Замело тебя снегом, Россия…», ставший неотъемлемой частью истории эмиграции. Многие современники считали его непревзойденным шедевром Плевицкой, восприняв это произведение как общую эпитафию оставленной родине.

Мы вряд ли когда-нибудь узнаем о том, когда и при каких обстоятельствах это сочинение попало в репертуар певицы, как не можем указать и точной даты его премьеры. Сама она, к сожалению, не оставила на этот счет никаких упоминаний в беллетризованных мемуарах, опубликованных в 1920-е годы и недавно переизданных в России. Можно лишь предположить, что впервые этот романс прозвучал в берлинском «Блютнер-зале», на юбилейном концерте 3 января 1925 г., посвященном 25-летию концертной деятельности Плевицкой. Один из рецензентов засвидетельствовал, что именно этот номер программы был восторженно принят публикой, наряду с мастерством исполнительницы оценившей «захватывающую глубину и чувство песни» («Русская газета», Париж, 7.01.1925).

Вскоре с этой музыкальной новинкой познакомился и русский Париж, тоже принявший ее с первого раза: «Вы стали нашей русской песенницей здесь, на чужбине, — в этот страшный час нашей русской истории… Ваше скорбное “Занесло тебя снегом, Россия… ” мы запомним навсегда» («Возрождение», Париж, 2.12.1925).

Вопрос о времени создания романса и о его авторе никогда не обсуждался, но современники (Р. Плетнев и Р. Гуль, например) были убеждены в том, что его текст был написан в начале XIX века в Сибири неким ссыльным революционером Забайкальским. Эта версия благополучно дожила до наших дней, но теперь следует признать это легендой и указать настоящую фамилию автора.

Им был поэт-самоучка Филарет Иванович Чернов (1878–1940), чья драматическая судьба и творчество лишь недавно привлекли к себе внимание публикациями в альманахе «Мансарда» (М., 1992) и «Новом литературном обозрении» (1993, № 5). Из них стало известно, что именно Чернов оказал огромное влияние на формирование творческой индивидуальности поэта и художника Е. Кропивницкого (1893–1979), ставшего впоследствии основоположником и неформальным лидером знаменитой «лианозовской школы».

Однако не одним только этим обстоятельством примечательна судьба Чернова. По счастью, сохранился его архив, материалы которого позволяют ближе познакомиться с личностью и глубже понять творческую индивидуальность поэта.

Пиндар, и Дант, и ВиргилийВ сердце моем не цвели:Тайну мне песен открыли,В небе крича, журавли.Эти свободные птицы,Эта воздушная цепь,Русских поэтов страницы,Русская вольная степь.<…>Сердце родное манилаРодина, милая мать!Ты мое сердце училаДушу твою понимать.

Так описал он свою самобытную музу в одном из стихотворений начала 20-х годов.

В «Автобиографической записке» (1921) Чернов оставил яркое описание своей жизни:

«Родился я 24 декабря 1878 года в заводском местечке Перово Владимирской области. Отец и мать мои были мещанского звания, грамотные, отличались редкой честностью, добротой и религиозностью. Детство мое прошло в провинции, в близком общении с природой. Восьми лет был отдан в начальную школу и этой начальной грамотностью и ограничилось мое школьное образование. Почему? Частью бедность, а частью и моя малоуспешность были тому причиной. Скучным мне казалось учиться. Волшебные сказки природы, не по летам развитое воображение, фантастически е мечты и ранняя религиозность — все это вместе держало мою душу в такой нервной возбужденности, порождало такую сложную гамму настроений, что вся остальная жизнь вне этого проплывала предо мной бледным, скучным, неживым призраком. И, странно, две крайности привлекали меня, исключающие одна другую: религиозный аскетизм, отказ от всего земного ради небесного — и буйная разбойничья жизнь, полная сладостно-жуткого ужаса и фантастических приключений. С жадностью поглощал книжечки лубочных изданий — и исключительно про разбойников и про святых угодников. Эта страсть заходила так далеко, что, помню, раза два или три я крал такого рода книжечки на базаре, когда мне не на что было их покупать».