Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу Страница 28

Итак, мне предстояло, не оставляя рядов червонного казачества, нашей дружной сплоченной семьи, перейти под начальство Котовского. Это несколько смягчало горечь предстоящей разлуки с боевыми товарищами.

В дивизии Котовского

Служить в дивизии Котовского было честью для многих. Но события шли своим чередом, и... попасть под команду Григория Ивановича мне не пришлось.

Спустя неделю после разговора с Примаковым, в самый разгар пасхальных праздников, когда жители села в знак благодарности и за ликвидацию банды Христюка, и за участие полка в полевых работах радушно угощали наших казаков душистыми куличами и жирными окороками, в Гранов явились два командира. Один из них — Павел Беспалов, а другой — чапаевский комбриг Иван Константинович Бубенец, который еще в 1917 году во главе роты лейб-гвардии егерского полка штурмовал Зимний дворец. 

Выполняя привезенный ими приказ, я сдал Беспалову полк, а бригаду — Бубенцу (временно мне пришлось замещать комбрига Самойлова, уехавшего в отпуск в далекий Череповец).

Высокий и худой, широкоплечий, с некрасивым, но очень приветливым лицом, Иван Бубенец, принимая от меня бригаду без особых формальностей, предложил мне свою дружбу. Мне импонировали и два ордена Красного Знамени славного комбрига, и его близость к легендарному Чапаеву, и его тесная дружба с Дмитрием и Анной Фурмановыми, с которыми он три года спустя меня познакомил в Москве.

Бывает так, что люди с родственными душами, встретившись на жизненном пути, сразу же, с первого слова, с первого взгляда, сближаются навсегда. Вот такая дружба возникла у нас с Бубенцом там же, в Гранове, но, к сожалению, она продолжалась недолго.

В 1926 году славный комбриг погиб во время воздушной катастрофы под Севастополем. В некрологе, напечатанном тогда в «Правде», Анна Фурманова писала, что крестьянство Самарской губернии и трудовое казачество уральских степей недаром считали Ивана Бубенца своим верным защитником. «Чапаевцы долго будут помнить тебя, дорогой друг» — этими словами заканчивалась статья Анны Фурмановой.

В один из апрельских солнечных дней, простившись с людьми 6-го червонно-казачьего полка, провожаемые Бубенцом до околицы села, мы с Очеретом, покинув Гранов, тронулись в путь на Ильинцы. Там стоял штаб 17-й дивизии, куда мне было предписано явиться.

Мое имущество состояло из подаренного мне Федоренко трофейного Грома, офицерского седла, шашки, парабеллума, фибрового чемодана с одной парой белья. Такое было богатство у всех полковых командиров червонного казачества. Редко кто из нас владел второй, запасной, парой сапог.

С грустью покидал я 6-й полк. Тосковал, невесело понукая пеструю кобылу, и мой спутник Очерет. На передней луке седла в дырявом мешке он вез хрюкавшего всю дорогу поросенка — щедрый дар его грановской любезной.

Ехали мы, то и дело оглядываясь по сторонам и зорко осматривая опушки придорожных лесов, таивших в  себе опасность для одиноких путников. Расквартирование целого кавалерийского корпуса в районе Ильинцы — Гайсин не делало еще безопасными дороги. В ту пору немало одиночных бойцов пало от рук петлюровцев.

Конечно, против направленного издали, из какой-нибудь чащи, выстрела мы были бессильны. Возможное появление конных бандитов не страшило: не раз выручали острые клинки и крепкие лошади. В случае нападения хуже пришлось бы жирному, визжавшему всю дорогу поросенку. Но все обошлось благополучно. Наши резвые кони быстро доставили нас в Ильинцы.

Множество проводов на шестах свидетельствовало о наличии в местечке крупного штаба. А обилие всадников, скакавших по пыльным улицам, говорило о том, что командование занято важными делами.

Штаб дивизии мы нашли в двухэтажной каменной школе. Оставив Очерета во дворе, я поднялся наверх, где в одном из бывших классов находился кабинет начальника дивизии.

Не без волнения я постучался. Проверил пояс, одернул гимнастерку, поправил папаху... Услышав ответное «Войдите», потянул на себя дверь.

— Простите, мне нужен начдив, — сказал я, увидев за столом бывшего офицера Соседова, которого я как-то встречал и раньше.

— Начальник дивизии семнадцатой кавалерийской вас слушает, — не без подчеркнутой важности ответил Соседов. — Ступайте, э-э, поближе.

— Где начдив Котовский? — спросил я.

— Котовского уже нет. Что вам угодно? Вас слушает начдив.

Среднего роста, упитанный, с бритой головой и маловыразительным лицом, Соседов отличался крайней заносчивостью. Его самоуверенность не имела границ. В 1920 году, после смотра у Хмельника, перед решительным ударом по белопольскому фронту, он, работник армейской инспекции, на обеде заявил командиру червонного казачества; «Знай, когда тебя убьют, я стану командиром восьмой дивизии», на что Примаков, смеясь, ответил: «Я хорошо знаю, что никогда этому не бывать».

Во всем большом классе находились стол, кресло, десятиверстка на стене и еще один стул, на который Соседов,  сам развалившийся в широком кожаном кресле, однако, не пригласил меня сесть.

Я доложил, что прибыл в 17-ю дивизию командовать полком. У Соседова левый глаз неожиданно куда-то закатился, а затем совсем закрылся, зато над правым бровь все больше и больше лезла кверху.

Не знаю, что вызвало такую, пока безмолвную, но вполне красноречивую реакцию. Нужно сознаться, что я не расшаркивался, не ел начальство глазами. Сидевший передо мной в кожаном кресле «авторитет» не вызывал во мне даже видимости священного трепета.

Растягивая слова, перемежая их для солидности этаким «э-э», Соседов, пронизывая меня широко открытым правым глазом, покровительственно спросил:

— Э-э-э, позвольте, э-э-э, вы это, э-э-э, бывший, э-э-э, офицер?

— Нет, — ответил я.

— Позвольте, э-э-э, быть может, унтер-офицер?

— Нет!

Правый, открытый глаз начдива вовсе округлился:

— Позвольте, э-э-э, очевидно, вы вольнопер, пардон, э-э-э, я хотел сказать, вольноопределяющийся.

— Нет, — слегка улыбнулся я, заметив полное замешательство начдива.

— Позвольте, э-э-э, ничего не понимаю. Тогда просто солдат? Э-э-э, ну, скажем, драгун, гусар, улан? — Соседов стал пощелкивать пальцами, пренебрежительно оттопырив нижнюю губу.

— Ни уланом, ни гусаром, ни драгуном я не был.

Соседов встал, словно ужаленный. Надорвал краешек привезенного мною пакета. Бегло прочел предписание, спросил:

— Как же так? Не офицер, не унтер-офицер и даже не солдат, э-э-э, старой армии. И суетесь командовать полком? Ладно, идите, вы свободны. Ищите себе квартиру, — распорядился Соседов. — Не сегодня-завтра я лично поговорю с комкором.