Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8 Страница 28

Три четверти сотрапезников испустили крики восторга, и прекрасная философиня радовалась, видя меня смеющимся от удовольствия при звуках рукоплесканий. Пастор плакал от радости и тихо переговаривался с матерью Элен. Неожиданно он обратился ко мне:

— Задайте же несколько вопросов моей племяннице.

— Да, — сказала Эдвига, — но новые, или ничего.

— Вы меня озадачили, — сказал я, — потому что как можно быть уверенным, что вопросы новые? Скажите мне, однако, мадемуазель, надо ли, для того, чтобы понять что-то, обратиться к его первооснове?

— Это необходимо: именно поэтому господь, не имеющий первоосновы, непостижим.

— Бог это выбор, мадемуазель, ваш ответ таков, как я и ожидал. Тогда соблаговолите мне сказать, может ли Господь осознать свое существование?

— Ладно! Это выходит за границы моей латыни; я не знаю ответа. Месье, это по меньшей мере невежливо.

— Зачем же вы попросили чего-то нового?

— Но это естественно.

— Я решил, мадемуазель, что самое новое может вас смутить.

— Это галантно. Господа, соизвольте ответить за меня и меня научить.

Все стали уклоняться, и никто не сказал ничего удовлетворительного. Тогда Эдвига снова взяла слово и сказала:

— Думаю, однако, что, поскольку Бог знает все, он должен осознавать свое существование; но не спрашивайте, прошу вас, как это может быть.

— Это хорошо, — сказал я, — очень хорошо, и никто не может сказать больше.

Все смотрели на меня как на галантного атеиста, поскольку в мире принято судить поверхностно; но меня мало заботило их представление обо мне как об атеисте или верующем.

Г-н де Хименес спросил у Эдвиги, была ли создана материя.

— Я не понимаю слова «создана», — сказала она. Спросите у меня, была ли материя сформирована, и мой ответ будет утвердительным. Слово «создана» здесь неприменимо, так как существованию вещи должно предшествовать образование слова, ее описывающего.

— Какой смысл вы даете слову «создавать»?

— Делать из ничего. Вы видите здесь абсурдность, так как должны предположить предшествующее существование этого «ничто»… Я очарована вашим смехом. Полагаете ли вы, что «ничто» представляет из себя вещь созидаемую?

— Вы правы, мадемуазель.

— Эй! Эй! — говорит один из сотрапезников, нахмурив лоб, — не совсем, не совсем.

Весь народ разражается смехом, так как возражающий, кажется, не знает, что сказать.

— Скажите пожалуйста, мадемуазель, кто был ваш наставник в Женеве? — спросил г-н де Хименес.

— Мой дядя, здесь присутствующий.

— Отнюдь нет, дорогая племянница, потому что я бы скорее умер, чем рассказывал тебе все то, что ты изрекала сегодня. Но, господа, моя племянница ничего такого не делала, она читает, размышляет и рассуждает, быть может, слишком с большой дерзостью; но я ее люблю, потому что она всегда кончает свои речи словами, что ничего не знает.

Дама, до сей поры не сказавшая ни слова, спросила у нее очень вежливо определение разума.

— Мадам, ваш вопрос чисто философский, так что могу вам сказать, что я недостаточно понимаю ни ум, ни материю, чтобы быть способной дать им удовлетворительное определение.

— Но в абстрактном представлении, которое вы должны иметь о реальном существовании разума, — потому что, допуская наличие Бога, вы ведь не можете уклониться от идеи наличия этого существа, — скажите мне, как вы себе представляете, что он может воздействовать на материю.

— Нельзя построить ничего прочного, основываясь на абстрактной идее. Гоббс называет это пустыми идеями: можно их иметь, но надо их оставлять в покое, поскольку, желая их углубить, совершают ошибку. Я знаю, что господь меня видит, но я потерплю неудачу, если стану пытаться убедиться в этом путем рассуждения, поскольку, согласно нашему восприятию, мы вынуждены допустить, что ничего нельзя сделать без органов; однако Бог не может иметь органов, поскольку мы воспринимаем его как чистый разум. Говоря философски, Бог не может нас видеть, как и мы его. Но Моисей и некоторые другие его видели, и я в это верю, не вдаваясь в существо дела.

— Вы поступаете превосходно, — сказал я ей, — потому что, если бы вы стали изучать это, вы столкнулись бы с непостижимым. Но если вы читаете Гоббса, вы сталкиваетесь с риском стать атеисткой.

— Это не то, чего я опасаюсь, так как не признаю самой возможности атеизма.

После обеда все стали осыпать похвалами эту девушку, действительно удивительную, так что мне оказалось невозможно остаться с ней тет-а-тет хотя бы на миг, чтобы выразить ей мою любовь, но я уединился с Элен, которая сказала, что ее кузина должна завтра пойти ужинать с матерью и пастором.

Эдвига останется, — добавила она, — и мы ляжем спать вместе, как это происходит всякий раз, когда она ужинает со своим дядей. Стало быть, речь идет о том, чтобы знать, можете ли вы, чтобы провести ночь с нами, решиться спрятаться в одном месте, которое я вам укажу завтра утром, в одиннадцать часов. Приходите в это время с визитом к моей матери, и я выберу подходящий момент, чтобы показать вам убежище. Вам там будет неудобно, но надежно, и если вам будет скучно, утешьтесь сознанием того, что мы будем все время думать о вас.

— Я останусь надолго запрятанный?

— Примерно четыре часа, потому что в семь часов закрывают дверь на улицу и открывают ее только по звонку.

— А в этом укрытии, где я буду, — если мне вздумается чихнуть, меня смогут услышать?

— Да, это возможно.

— Вот это большая трудность. Все остальное неважно; но пусть, я рискну всем, чтобы достичь счастья, я на все согласен.

На завтра я отправился с визитом к вдове, и Элен, провожая меня, показала мне между двумя лестницами закрытую дверь.

— В семь часов, — сказала она, — она будет открыта, и когда вы туда войдете, вы закроете ее на задвижку. Когда вы придете, улучите момент туда войти, когда вас никто не видит.

В без четверти семь я оказался запертым в этой нише, где нашел сиденье, — весьма счастливое обстоятельство, потому что без этого я не смог бы ни лечь, ни стоять. Это была истинная дыра, и я понял по запаху, что там имеется ветчина и сыры; но всего этого было не видно, так как я вынужден был ощупывать все вокруг себя, чтобы хоть немного сориентироваться в этой кромешной темноте. Передвигая осторожно ноги во все стороны, я почувствовал мягкое сопротивление, протянул руку и нащупал ткань. Это была салфетка, на которой лежала вторая, и две тарелки, на которых лежали прекрасный жаренный рулет и хлеб. Рядом я нашел бутылку и стакан. Я почувствовал благодарность моим прекрасным подругам, что подумали о моем желудке; я уже плотно пообедал, но, ради предосторожности, я чуть позже решил отдать должное этой закуске, вплоть до наступления часа свидания.