Любовь Орлова - О Сталине с любовью Страница 29

Смерть отца застала меня врасплох. Смерть близкого человека всегда застает врасплох, даже если ей предшествует долгая болезнь. Как ни готовься к этому, а все равно надеешься, надеешься до самой последней минуты. Но…

Мама пережила отца на много лет, но не проходило дня, чтобы она не вспоминала о нем. И пока мама была жива, мне казалось, что отец где-то рядом, что он не оставил нас совсем. После смерти мамы было ощущение, что я потеряла обоих родителей.

На следующий день после смерти отца Сталин позвонил мне, и мы долго разговаривали. Точнее, говорил он, а я плакала и отвечала не словами, а всхлипами. Что говорил мне Сталин тогда, я не запомнила. Помню только теплое ощущение, оставшееся после этого разговора. Легче мне не стало, мне не могло тогда сразу стать легче, для этого нужно было время. Но когда у человека горе, настоящее большое горе, ему очень важно чувствовать, что он не одинок, что рядом есть друзья.

Февраль 1938-го

К писателям у меня отношение особое. Уважительное, почтительное. Разумеется, если это настоящий писатель, а не какой-нибудь графоман или пасквилянт. Бережно храню книгу «Кавказский пленник», подаренную мне Львом Толстым. Для меня это не просто подарок, а нечто несоизмеримо большее… Как будто невидимая нить протянута между мной и Львом Николаевичем. Глупо, наверное, так думать и писать. Какая может быть нить между маленькой девочкой и взрослым, уже пожилым человеком. Но мне очень приятно брать с полки эту книгу, раскрывать и видеть слова, написанные рукой Льва Николаевича. Когда сознаешь, какие великие люди жили и живут в одно время с тобой, начинаешь иначе относиться к себе. Строже. Требовательнее. Надо же соответствовать. Хотя бы немного, в меру своих возможностей.

Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков и его жена Елена Сергеевна были нашими с Г.В. друзьями. Познакомил нас И.О. Я очень уважала Булгакова как человека и как писателя. Сочувствовала ему. При всех своих талантах он был удивительно неприспособленным к жизни человеком, как раньше говорили, «не от мира сего». Жена, насколько могла, старалась сгладить этот его «недостаток» (намеренно беру это слово в кавычки). Должна заметить, что у Булгакова и в семейной жизни не все было гладко. Его отношения с Еленой Сергеевной, при всей взаимной любви (это сразу ж бросалось в глаза), несли некий болезненный отпечаток. Тщательно скрывалась эта болезненность от посторонних глаз, но тем не менее внимательному наблюдателю было несложно заметить ее проявление. В жестах, во взглядах, в обрывках фраз. При близком знакомстве чувствовалось (во всяком случае, я почувствовала это очень скоро), что эти два человека любят друг друга, сильно любят (любовь Елены Сергеевны я бы осмелилась назвать самоотверженной), но любовь приносит им не только радость, но и боль. Углубляться дальше не стану, поскольку хочу рассказать не об этом, а о том, как я попыталась помочь Булгакову.

Я читала многое из написанного Булгаковым. В том числе и то, что не было опубликовано. Не все мне нравилось, но нравилось многое, а чем-то я просто восхищалась.

Хороший человек, талантливый писатель, друг… Мое побуждение помочь Булгакову было естественным и объяснимым. Хорошо зная его щепетильность в подобных вопросах (порой она была чрезмерной), я решила посоветоваться не с ним, а с его женой. Е.С. всегда казалась мне более практичной. После неудачи с пьесой «Кабала святош» Булгаков сильно сдал. Он выглядел каким-то потерянным, потерявшим веру в себя, в свои силы. Да, не спорю, жизненный путь его не был усыпан цветами, скорее наоборот, но на мой взгляд, верить в себя надо всегда. Жизнь без веры в свои силы похожа на медленную смерть.

Дело было не столько в Булгакове и его пьесе, сколько во МХАТе и интриге, завязавшейся вокруг него. Кое-кому хотелось свести счеты с театром, и был найден удобный повод для этого. Отчасти виноват и сам Булгаков. Пьесу, которая ставится в одном из ведущих театров Советского Союза, надо редактировать очень тщательно, так, чтобы в ней не осталось ни единой двусмысленности, ни единой фразы, которую можно было бы превратно истолковать. «Гражданская война закончилась, а идеологическая продолжается», — говорит Г.В., и он, как всегда, прав. Фрондерство Булгакова, его подчеркнутая независимость, обособленность нередко выходили ему боком. Я видела этот его недостаток, видела и другие, но недостатки не мешали мне видеть талантливого писателя, который мог достигнуть большего. Не мешали видеть человека, друга, нуждавшегося в помощи. Деликатной помощи.

Мы поговорили с Е.С. по душам. Она даже прослезилась, когда говорила о преследующих их невзгодах. Пишу «даже», поскольку Е.С. не из плаксивых. У нее совершенно не женский характер.

— Чем я могла бы помочь Михаилу Афанасьевичу? — спросила я прямо.

— Нужна протекция, — не задумываясь, ответила она. — Без протекции воз наших проблем с места не сдвинуть. Уж слишком многие там, — последовал многозначительный взгляд вверх, — настроены против Миши. Если бы можно было устроить мне встречу с Н.[61] Он совсем недавно стал во главе комитета по делам искусств и вряд ли успел настроиться к Мише предвзято. Во всяком случае, я надеюсь, что новая метла начнет мести по-новому.

С Н. я не была знакома, но слышала о нем. Знала, что, перед тем как возглавить комитет, он работал в ЦК. Понимая, сколько дел обрушивается на человека с новым назначением, я решила не искать подходов к Н., а поступить иначе. Пообещала Е.С. подумать насчет Н., а сама при первой же встрече со Сталиным завела разговор о Булгакове. Сделала это тонко, словно невзначай, к слову, но сразу же сказала, что знакома с Булгаковыми и придерживаюсь о них хорошего мнения.

При упоминании Булгакова Сталин нахмурился.

— Каждый сам решает, с кем ему дружить, — сказал Он, — но мне не нравятся люди, держащие камень за пазухой.

— Булгаков не такой! — горячо возразила я. — У него нет за пазухой никакого камня. У него просто тяжелый характер. Но он хороший писатель и настоящий советский человек!

— Слов мало. Нужны доказательства, — ответил на это Сталин.

Я поняла эти слова как указание. Собственно, они и были указанием. Рассказала Е.С., что мне удалось (в подробности я, естественно, не вдавалась) поговорить о Булгакове с Вождем и что мне было сказано про то, что нужны доказательства. Е.С. долго и пространно благодарила меня, мне даже стало неловко, а потом спросила, какие именно, на мой взгляд, нужны доказательства. Подумав, я ответила, что решать здесь должен сам Булгаков, кроме него некому, но, несомненно, речь идет о книге или пьесе, и произведение это должно быть полностью советским, то есть таким, чтобы ни у кого, даже у самого предвзятого критика, не было бы повода обвинить Булгакова в чем-то реакционном, буржуазном и т. п.