Игорь Золотусский - Гоголь в Диканьке Страница 29

В двух тесных зальцах кафе «Греко», где собираются русские, всегда слышна русская речь. Тут видны шляпы художников, газовый шлейф какой-нибудь кочующей барыни, попадается и эполет. За мраморными столиками сидят и пьют кофе, курят, рассматривают висящие на стенах картины все, кому угодно, и разговор ведется вольный, небрежный, рассеянный и вольнодумный – не то что в петербургских кондитерских, где слышен только стук бильярда да крики хозяина на слугу да лежат на покрытых немаркими скатертями столах оттиски «Северной пчелы».

В кафе полутемно, а выйдешь на улицу, сразу глянет купол римского неба – синий-синий, – упадет косым лучом через тротуар отблеск невидимого из-за дома солнца, и вновь ты один из прохожих, беспечный римский житель, синьор Никколо Гоголь, кого знают тут, может быть, пять-шесть человек.

Эта затерянность в огромном городе приятна: безвестность освобождает. Никому нет дела до тебя, до твоего труда, ты волен давать о нем отчет лишь самому себе, да, может быть, этому небу, этим плывущим над городом куполам, Микеланджело и Рафаэлю.

Рим. Площадь собора Св. Петра

С Виа Кондотти прямой путь на Корсо – главную торговую улицу этой части города, забитую омнибусами, колясками, прохожими; оттуда по узким переулочкам к Пантеону (где в стене помещен прах великого Рафаэля), затем на набережную Тибра, зеленого, ленивого, поросшего ветлами, и через мост Св. Ангела, украшенный скульптурами Бернини, к пространству перед собором Святого Петра – центру римской святыни, великому творению Микеланджело и Браманте. Собор этот был начат в 1506 году и строился 120 лет. Площадь перед собором охватывает подковой колоннада Бернини – 283 колонны в четыре ряда, световой эффект римского полдня создает ощущение, что это рощи мачтового леса, на стволах которого мелькают свет и тени, а внутри стоит лесная прохлада. Бьет высоко в небо фонтан, разбивая солнце на тысячи цветов, и душа, холодея, устремляется к подножию массивных ступеней, над которыми возвышается необозримый фасад: кажется, входишь не в храм, а под своды гигантской скалы, которая уходит головой в небо и теряется там.

Гоголь не раз был гидом и провожатым многих русских, приезжавших в Рим и спешащих прежде всего осмотреть храм Святого Петра. Тут поднимались с ним к куполу по винтовой лестнице и Александра Осиповна Смирнова, и В. А. Жуковский, и М. П. Погодин.

Вблизи собор поражает иной красотою, нежели издалека. Это воплощенная в камне идеальность, нет сил соотнести эту красоту с чем-либо другим. Глядя на величественный фасад, на колонны, на реющий в вышине серебристый купол, думаешь только одно: неужели эта красота когда-нибудь исчезнет с лица земли? Кажется, это невозможно.

Обычно Гоголь уезжал из Рима в начале лета и возвращался в середине октября – начале ноября. Он не любил жары, духоты, выжигающей все июльской пустыни, когда и камни, и люди, и животные – все готовы спрятаться, зарыться в землю, лишь бы не чувствовать на себе палящего прикосновения римского солнца. Он приезжал с первой прохладцей, первым дуновением свежести и вновь поселялся на Виа Феличе, отворял створки своих окон, и вечный вид Вечного города представлялся его очам, настраивая на долгую работу. «Поглядите на меня в Риме, – писал Гоголь П. А. Плетневу, – и вы много во мне поймете того, чему, может быть, многие дали название бессмысленной странности».

Римские церкви, картинные галереи, Сикстинская капелла, собор Сан-Пьетро ин Винколи, где сидит божественный Моисей, высеченный Микеланджело из белого мрамора, площадь Навоны с фонтанами Бернини, Санта-Мария Маджоре, где хранятся реликвии яслей Христовых, фонтан Треви, фонтан Тритон у подножия лестницы на площади Испании и, наконец, сам холм Монте Пинчио, с которого он каждое утро оглядывал просыпающийся город, – все это нужно было Гоголю, чтоб, может быть, еще более чувствовать любовь к России, тоску по ней. Он недаром говорил, что для полного представления о предмете нужно удаление от предмета. Лишь стоя у балюстрады, опоясывающей спуск по Испанской лестнице, и глядя на сверкающий в серебряном воздухе Рим, понимаешь слова Пушкина:

Под небом Африки моейВздыхать о сумрачной России.

Сердце сжимается, когда вспоминаешь в Риме Россию: действительно, нужно отдаление, чтобы познать близость.

Гоголь прожил в Риме с перерывами шесть лет. Дом № 126 на улице Виа Феличе и сейчас стоит там же, только улица называется Виа Систина и на третьем этаже, как всегда в солнечные дни в Риме, два окна Гоголя зарешечены жалюзи – кто-то живет там. Внизу раскрыл свои двери скромный бар, где посетитель может выпить чашечку кофе или купить бутылку марсалы – сицилийского вина, которое любил Гоголь.

Все так же светлы камни Рима, все так же стоят в неприкосновенности обелиски, а по воскресеньям толпа народа собирается на площади собора Святого Петра, чтоб послушать короткую проповедь папы.

Шумит, кипит неугомонная столица древнего мира – только шум ее иной, железный. Рычат мотоциклы, взвизгивают тормоза автомобилей, волны бензинного пара подымаются в воздух и окутывают прекрасные статуи и колонны.

Рим сейчас – это современный Вавилон, в центре которого остался Рим прежних времен, тихий, уютный, любимый Гоголем. На высоте Монте Пинчио тоже ревут моторы, и след Гоголя легко потерять в этой какофонии XX века. Но стоит подняться выше, укрыться под сенью высоких лип парка Боргезе, зайти в любую из римских церквей, которые всегда пусты, пройти мимо Колизея в сторону терм Каракаллы – там трава, запущенность, кошки бегают по развалинам, – как навеется вдруг дорогой образ, поплывут перед глазами знакомые строки, и сердце поверит: он ходил здесь, он здесь был.

Глава VII

Москва

1

В статье «Петербургские записки 1836 года» Гоголь сказал о двух столицах Русского государства – новой и древней: «Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия…» Петербург, по словам Гоголя, – немец, Москва – русская борода. В Москве корень русский, в Москве хранятся народные начала, Москва, наконец, в центре России, а Петербург высунулся на чухонскую сторону. Уроженец юга, Гоголь издавна стремился мыслями к Москве как к тому среднерусскому истоку, который все более должен был питать его сознание и его сочинения. География гоголевской прозы сдвигается сначала с Украины на север, но в «Мертвых душах» уже начинает оседать в среднерусской полосе. Виды и картины по сторонам дороги Чичикова все более смахивают на пейзаж Подмосковья, Поволжья, вокруг которых кружит бричка незадачливого скупщика «мертвых душ». В первом томе поэмы говорится даже об одной комиссии по построению храма, в которой принимал участие Чичиков: комиссия храм не построила, а в разных концах города появилось у ее членов «по красивому дому гражданской архитектуры», – эта комиссия очень похожа на ту, которая была создана для построения храма Христа Спасителя в Москве, сооружавшегося на народные деньги в честь победы над Наполеоном. Там действительно были обнаружены крупные недостачи и хищения. Так что, не называя в тексте поэмы Москвы, Гоголь заставляет Чичикова побывать в столице древней и, может быть, даже пожить в ней, послужить в ней. Дальнейшие скитания Чичикова явно протекают вблизи Москвы. Во втором томе «Мертвых душ» поминается Волга, в записных книжках Гоголя, куда он заносит сведения для поэмы, делаются записи о Владимирской губернии, ее травах, времени полевых работ, песнях, о Костроме, Ярославле, Симбирске и т. д. Гоголь выписывает в свои тетради «Слова по Владимирской губернии», «Слова волжеходца», названия холстов, фруктовых компотов, пород деревьев, рыб, насекомых и птиц.