Александр Ткаченко - Футболь. Записки футболиста Страница 29

«Ловила», «кипер», «гольмен», «воротник», вратарь, «вратаришка» — так называли футболиста, который стоит в воротах и единственный из игроков имеет право брать мяч руками, да и то — в штрафной площадке. Это, пожалуй, самая ключевая фигура в футболе. Говорили — вратарь хороший — считай, подкоманды есть. Еще говорили уже им, вратарям, — бери все, что летит в руки, а то, что в «девятку» — пропускай, потому что в девятку бьют редко, а вот в руки…

Никогда не забуду, как я увидел первого своего любимого вратаря, с которым мы затем стали надолго друзьями. Он был старше меня, я подавал мячи за воротами. Эмма, Эммануил Анброх, вратарь «Таврии», выбегал одним из первых на разминку перед игрой, натягивал поглубже кепку-лондонку, затем чертил надетой на ногу бутсой линию от пенальти до центра ворот для ориентации, подбирал несколько камешков и выбрасывал их за ворота — ведь падать ему — и становился в «рамку» для разминки. Сначала кто-то из нападающих бил ему в руки, в одно касание для разминки корпуса, затем он падал влево и вправо, и после этого уже ему били с линии штрафной или ближе, или дальше. Затем, когда игра уже начиналась, он все время двигался, перемещаясь под движение мяча, иногда сплевывая опять же за ворота. Я был счастлив видеть его вблизи, и если он что-то бросал мне типа «скорей, мяч», я был еще более счастлив. Вратарь — фигура в футболе почти мистическая. Ведь он стоит между игрой и неигрой, между жизнью (взял) и смертью (гол). Что такое вообще гол?

Когда-то вообще, говорят, играли с мячом ногами без ворот, но потом поняли, что мяч, посланный в небо, возвращается — вероятно, что кто-то оттуда подыгрывает, — и решили пробиваться к нему через ворота: гол — это прорыв в другое пространство. Не случайно стадион взрывается: тот, кто забил, становится ближе к господу Богу, он почти наравне с ним, он — Творец невероятного. Жизнь, игра, судьба самого игрока — переход в иное состояние, это всегда происходит со взрывом, сначала накачиванием и сбросом энергии, затем — гол! И одни идут поникшие и понурые, другие — ликующие… Поэтому вратарь должен быть беспристрастен — он не должен пропустить ни для своей, ни для другой команды. Он не вратарь, он привратник у ворот господних. Отсюда — вся его жизнь наиболее трудная, нервная, он всегда или любим, или ненавистен. Нервы его на пределе, иногда в него из неудач вселяется дьявол, который и губит его. Был такой вратарь Владимир Лисицын. Прекрасный был вратарь, но слишком совестливый, переживавший до сумасшествия свои ошибки. Однажды на варшавском стадионе, стоя на воротах сборной страны, он запустил две таких «пенки» (из-за чего команда и проиграла), что друзья следили за ним, чтобы он что не сделал с собой. Так-таки через некоторое время он не выдержал, сорвался и ушел из жизни по своей воле. Ужасно. Это еще сопровождалось теми идеологическими накачками, свойственными партийной игре, издевательством, напоминанием, и уж какие нервы выдержат, а какие нет. А вратарь был прекрасный — с реакцией, прыгучий, мог тянуть такие мячи, что трактором не вытащишь, но вот сдавали нервишки, и мог пропустить легкий мяч, за что и казнил себя и так трагически кончил…

Эмма был отчаянным вратарем. Он — один из первых, кто стал выходить из ворот, играя не только в «рамке». Если нападающий прорывался сквозь защиту и выходил один на один, то Эмма делал несколько шагов вперед и бросался, как с причала в море, прямо в ноги нападающего, вырывая мяч из дерущихся ног. Затем прижимал мяч к груди и падал на землю калачиком. Все. Никто уже не смел тронуть ни его, ни мяч. Он вставал с земли и вводил его в игру — то ли рукой, то ли ногой. Поотбивали, правда, ему почки мерзкие ребятки, когда умышленно, когда случайно. Он был любимцем публики, его любили, особенно женщины, — за смелость, за элегантность вне поля. Любили, несмотря на его нерусскую фамилию, которую он, к чести, никогда не скрывал и не стеснялся ее, и это в те годы, когда антисемитизм был государственной политикой. Партийцы за хорошую игру прощали даже пятую графу, но презрение-то все равно оставалось. Но Эмма был прекрасен, он был без комплексов в этом смысле, особенно, пока играл и не особенно чувствовал проблему. Болельщики его называли по-домашнему — Моня и никогда не оскорбили с трибуны омерзительным словом «жид» — он даже их внутренний антисемитизм перекрыл своей страстной, отчаянной игрой. Как-то я услышал, как один из фанатов бросил ему вслед: «Евреи так в футбол не играют». Эмма, помню, вспылил, подошел к фанату, взял его за воротник и сказал очень тихо, но так, что все услышали: «Сука, а русские играют так, да?» — «Что ты, Эммочка, что ты, Эммочка, я хотел продолжить: и армяне, и грузины…» Вся его жизнь — это история неудачной любови. И не по его вине, как мне кажется. Его любили за красоту, славу. Пытались женить на себе, подбрасывая женские принадлежности для компромата перед другими. Но он был неумолим. Он был пессимистическим мечтателем о прекрасном прошлом своей первой, потом второй любви и долго чего-то ждал.

Играл он действительно отчаянно. С криком на весь стадион «Играю!» — он выходил на прострельную передачу, переводил кулаком на угловой, но чаще брал намертво в падении. Редко ошибался, и тогда наш доктор говорил свою коронку: «Эх, Эмма, пошел в командировку и… простудился». Вообще игра на выходе принесла футболу новую эру — нападающим стало труднее в борьбе за верховые мячи и даже, если они шли один на один, то вратарь, идущий на него, значительно суживал угол попадания мяча в ворота и нужно было что-то делать — обводить или перебрасывать, а это всегда чревато ошибкой для него. Так что это было революцией, когда вратари, особенно Яшин, стали играть по всей штрафной. Эмма, как умный человек, понял это еще раньше и на маленьком крымском стадиончике творил чудеса, вызывая неодобрение тренеров и начальства, но уж когда стали по телевидению показывать знаменитые яшинские выходы, то они умолкли навсегда. Это стало стилем любого хорошего вратаря. Единственно что — если нападающий и защитник борются за мяч, стой в воротах, пока поединок не закончится, а то, бывало, только несколько шагов за мячом в драке, а защитник, надеясь на вратаря, отыгрывает ему и — в пустые ворота. Так что это закон неписаный, но пока мяч не отскочил от дерущихся за него, стой и жди. Эмма иногда нарушал и это. Он мог в падении влететь в кучу ног и выхватить мяч. К счастью, ни разу его судьба не наказала.

Когда меня взяли в команду, мы стали заниматься английским, и он называл меня «чикен» (цыпленок). «Чикен» знал все его похождения, а потом и сам подключился к ним. Две его сумасшедших любви закончились ничем. Наташа, циркачка, работавшая с силовыми акробатами, в свое время упала из-под купола цирка. Это было в Японии, хирург сделал ей около 20 операций — было около 20 переломов. На ее теле было около 20 миниатюрных шрамов. Но вот глаз не удалось спасти. У нее был искусственный, красивый, и поскольку она сама была красива, то никто и не замечал следов ее страшного срыва из-под купола. Это была серьезная любовь. Эмма мотался за ней между играми по всем городам, где их цирк гастролировал. Наконец, и это закончилось. И начался большой, настоящий роман со знаменитой актрисой. Они оба были так заняты, она — на спектаклях, репетициях, он — в играх, что им некогда было сыграть свадьбу, они расписались, придя в ЗАГС в разные дни, но это было так красиво и романтично. Они были парой — что надо. Но надо было выбирать. Сначала она выбрала столичный город, и он уехал вместе с ней, начав там тренировать мальчиков. Затем он выбрал возвращение назад и работу в команде мастеров. Она же получила приглашение в самый знаменитый театр, он загрустил еще больше со своими пацанами. На этом все и кончилось. Сейчас она преуспевает. Он… Он стал лучшим тренером в детской футбольной школе, его ученики играли в командах мастеров. Мальчишки его любили, он умен, требователен, может рассказать и показать, как и что делать на поле. Кстати, многие вратари почему-то хорошо играют в нападении, видимо, оттого, что слишком близко видели работу нападающих, несмотря на то, что вся организация зашиты начиналась с него: «Вышли, вышли… так, возьмите слева восьмого… назад, домой, домой… спокойно, я играю». У Эммы была врожденная скорость. Сотку бежал, как спринтер, отсюда и резкость, и его выходы. В Симферополе у него корни, его все любили, несмотря на осложнения с национальным вопросом-. Это его стало сильно раздражать. Он уехал в Израиль со своей женой и сыном в надежде вылечить жену от рака. Но через два года поступило известие, что она умерла. Эмма стал работать тренером так же, как и дома, — детской команды. И загрустил страшно по Крыму. Он не знает толком, что произошло в нем, что того города, который он знал и в котором был кумиром, уже нет. Есть только дом рядом со стадионом, где он вырос, да и сам стадион, старшая сестра, которая живет неподалеку. Говорят, что его команда выиграла чемпионат Израиля среди юношей. Но, видимо, нельзя покидать города своей славы — тянет назад, подсознательно. Но просто Эмма еще и такой человек — интеллигенту всюду неуютно, экзистенционально безысходно. И его тянет к возвращению, как в Библии — «все возвращается на круги своя». Через это проходят все люди, прикипевшие к тому месту, где и воздух сладок только потому, что он хлебнул его впервые вместе со своими друзьями, с первыми девочками. Вернешься — разочаруешься снова. Походишь по могилкам родных и потянет опять куда-нибудь. Ведь судьба футболиста — это с сумкой через плечо, на самолете, на поезде — от города к городу, от команды к команде. Его родина там, где он хорошо играет и где его за это любят. А отношение — по другим статьям, это для других, только не для футболиста, тем более вратаря, бывшего кумира, любимца публики, привыкшего слышать с трибун: «Смотри, как взял, а? Еле дотянулся, но взял».