Николай Борисов - Сергий Радонежский Страница 29

Обряд поставления подходил к концу. Сергий поцеловал руку епископа, взял рипиду — своего рода опахало, которым дьякон должен был в ходе литургии взмахивать над святыми дарами, — и стал в ряды других дьяконов, окружавших владыку.

Сергий мог стать полноправным игуменом, лишь имея сан священника. Не откладывая, Афанасий уже на другое утро совершил и этот обряд. Вновь во время литургии Сергий был введен в алтарь и встал на колени перед престолом. На этот раз он преклонил не одно, а оба колена. Афанасий трижды перекрестил его, возложил руку на голову и прочел молитву. Потом он перекинул вперед свисавший на спину конец дьяконского ораря, превратив его таким образом в епитрахиль — главную часть облачения священника. Согласно церковным правилам без епитрахили — широкой, вышитой крестами полосы ткани — священник не имел права совершать богослужение и даже входить в «царские врата» — центральные двери иконостаса. Орарь иподьякона и дьякона, епитрахиль священника и омофор епископа символизировали полученную ими при поставлении Божественную благодать.

Вместе с епитрахилью Сергий получил и другую важнейшую часть облачения священника — фелонь. (Как одна из главных святынь Троицкого монастыря фелонь преподобного сохранилась до наших дней.) В заключение обряда он совершил братское целование со всеми присутствовавшими священниками и встал возле них. Во время причащения, которым завершалась литургия, новопоставленный по традиции первым получил из рук епископа Святые Дары и потом сам причастил остальных священников и дьяконов.

Желая убедиться в том, что Сергий, всего за два дня прошедший сразу три иерархические ступени, вполне овладел ремеслом священника, Афанасий поручил ему самому совершить всю литургию. Он успешно выдержал это испытание. Да и могло ли быть иначе: каждая подробность службы, каждое слово и жест священника еще с детства были прочно схвачены памятью.

Поставление в священники, несомненно, стало одним из самых сильных переживаний в жизни Сергия. Нам трудно даже представить то сложное сплетение мыслей и чувств, которое вызывала литургия у средневекового человека. Лучше понять Сергия, его состояние в те минуты, когда он совершал первую в своей жизни литургию, нам поможет небольшое извлечение из статьи Н. В. Гоголя «Размышления о Божественной литургии». Писатель работал над ней в 1845–1852 годах в пору своих напряженных религиозно-нравственных исканий. Статья — впрочем, сам автор предпочитал называть ее «книгой» — так и не была окончена. Некоторые слова пропущены, мысли не везде завершены.

«Для всякого, кто только хочет идти вперед и становиться лучше, необходимо частое, сколь можно, посещение Божественной Литургии и внимательное слушанье: она нечувствительно строит и создает человека. И если общество еще не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримой ненавистью между собой, то сокровенная причина тому есть Божественная Литургия, напоминающая человеку о святой небесной любви к брату. А потому, кто хочет укрепиться в любви, должен, сколько можно чаще, присутствовать, со страхом, верою и любовию, при священной трапезе любви. И если он чувствует, что недостоин принимать в уста свои Самого Бога, Который весь любовь, то хоть быть зрителем, как приобщаются другие, чтоб незаметно, нечувствительно становиться совершеннее с каждой неделей.

Велико и неисчислимо может быть влияние Божественной Литургии, если бы человек слушал ее с тем, чтобы вносить в жизнь слышанное.

Всех равно уча, равно действуя на все звенья, от царя до последнего нищего, всем говорит одно, не одним и тем же языком, всех научает любви, которая есть связь общества, сокровенная пружина всего стройно движущегося, пища, жизнь всякого.

Но если Божественная Литургия действует сильно на присутствующих при совершении ее, тем еще сильнее действует на самого совершителя или иерея. Если только он благоговейно совершает ее со страхом, верой и любовью, то уж весь он чист подобно сосудам, которые уже ни на что потом…; пребывает ли он весь тот день в отправленьи своей многообразной пастырской обязанности, в семье ли посреди своих домашних, или посреди своих прихожан, которые суть также семья его, — сам Спаситель в нем вообразится, и во всех действиях его будет действовать Христос; и в словах его будет говорить Христос. Будет ли склонять он на примиренье между собой враждующих, будет ли преклонять на милость сильного к бессильному, или ожесточенного, или утешать скорбящего, или к терпенью угнетенного, или… — слова его приобретут силу врачующего елея и будут на всяком месте словами мира и любви» (52, 1475).

Вслед за благодатью священства Сергий получил и сан игумена. По сравнению с предыдущим этот обряд отличался относительной простотой. В том же соборе в присутствии своих клириков Афанасий подозвал к себе Сергия и, прочтя положенные в таких случаях молитвы, трижды перекрестил его склоненную голову. Новопоставленный, облачившись в игуменскую мантию, обменялся «поцелуем любви» с присутствовавшими при сем клириками, после чего совершился «отпуст» — общее заключительное молебствие.

Поставив Сергия в священники и игумены, Афанасий еще несколько дней удерживал его у себя. Он делился с ним своим богатым знанием монашеской жизни в Южной Руси и Византии, советовал, как правильно построить богослужение и весь уклад жизни в маковецкой обители.

Как ни богат был Переяславль святынями и реликвиями, как ни полезны были для Сергия долгие беседы с владыкой, однако он с тайным нетерпением ждал того часа, когда сможет отправиться в обратный путь. И вот настал день, когда, простившись с Афанасием и поцеловав его руку, три инока вышли за городские ворота.

ВЕТВИ ЛОЗЫ

Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне,

и Я в нем, тот приносит много плода.

Перестройка монашеского обихода на началах «общего жития», как и ожидал Сергий, оказалась весьма сложным и многотрудным делом. Прежде всего необходимо было выработать новый устав — закон внутренней жизни обители. Вероятно, вместе с грамотой о введении «общего жития» патриарх прислал и список общежительного устава, который следовало взять за основу. В Византии в этот период сосуществовали два основных вида монастырских уставов («типиков») — константинопольского Студийского монастыря и обители Саввы Освященного близ Иерусалима. Существенно различаясь в разделе, посвященном порядку богослужения, они были очень близки в вопросах устройства монашеской общины.