Шарль Голль - Военные мемуары. Призыв, 1940–1942 Страница 29

Я, конечно, стоял за Кемпер. Дело было вовсе не в том, что я льстил себя какими-то надеждами на возможность удержаться в Бретани. Но если бы правительство перебралось туда, то рано или поздно у него не оказалось бы иного выхода, кроме эвакуации морем. Поскольку немцы, чтобы действовать против Англии, неизбежно должны были занять Бретань, этот полуостров никак не мог стать «свободной зоной». Выйдя в море, министрам, по всей вероятности, пришлось бы направиться в Африку либо прямым путем, либо сделав предварительно остановку в Англии. В любом случае Кемпер был бы этапом на пути к энергичным действиям. Вот почему, когда Поль Рейно сразу же после того, как я вошел в состав правительства, говорил со мною о проекте «бретонского бастиона», я присоединился к этому проекту. Наоборот, такие люди, как Петен, Вейган, Бодуэн, которые вели дело к капитуляции и, вопреки их утверждениям, руководствовались своими политическими соображениями, а вовсе не мотивами военного характера, возражали против подобного варианта.

Рано утром 13 июня я возвратился в Шиссе. После долгих дебатов и несмотря на приведенные мною доводы премьер-министр решил перевести правительство в Бордо, ссылаясь на то, что таково было мнение, высказанное накануне министрами. Тогда я стал еще более настойчиво требовать, чтобы по меньшей мере был отдан приказ, обязывающий главнокомандующего готовиться к переброске войск в Африку. Я знал, что так именно намерен был поступить Поль Рейно в крайнем случае. Но атмосфера различных влияний и интриг, которая его окружала, оказывала на него такое влияние, что эта единственная надежда исчезала буквально на глазах.

Однако в тот же день, около двенадцати часов, премьер-министр подписал письмо, адресованное генералу Вейгану, в котором указывалось, что правительство ждет от него прежде всего «организации самой упорной обороны в Центральном массиве и в Бретани», а затем «в случае нашего поражения… перебазирования за пределы метрополии для организации там борьбы, используя при этом свободу морей». Это письмо, несомненно, свидетельствовало о намерении принять меры к спасению. Но мне казалось, что оно не было составлено в том категорическом тоне, который диктовался обстоятельствами. К тому же уже после того, как это письмо было подписано, оно еще некоторое время обсуждалось в кулуарах и было отправлено лишь на следующий день.

Утром того же дня, 13 июня, в Шиссе прибыли председатель сената Жанненэ[92] и председатель палаты Эррио. Первый не терял присутствия духа в обстановке общего смятения и напоминал Клемансо, непосредственным и близким сотрудником которого он был в тяжелые дни 1917–1918. Второй, приветливый и речистый, с увлечением говорил о разнообразных чувствах, которыми был охвачен. Оба являлись сторонниками премьер-министра, противниками капитуляции и готовы были вместе с правительством переехать в Алжир. Лишний раз я убедился в том, что, несмотря на все происки капитулянтов, которые окружали Поля Рейно, он мог бы одержать верх, если бы только ни в чем не уступал им.

Я уже был в Бове, когда во второй половине дня мне позвонил по телефону де Маржери, начальник дипломатического кабинета Поля Рейно. Вот что он мне сообщил: «Через некоторое время в Туре, в здании префектуры, начнется совещание между председателем Совета министров и Черчиллем, который только что прибыл с несколькими министрами своего кабинета. Я был об этом предупрежден тоже в последний момент. Хотя Вы и не получили приглашения, я хочу, чтобы Вы присутствовали. Бодуэн действует активно, и мне это очень не нравится».

Я выехал в Тур, встревоженный столь неожиданным совещанием, о котором премьер-министр счел нужным умолчать, хотя я и провел вместе с ним несколько часов. Во дворе и в кулуарах префектуры толпилось множество депутатов, чиновников, журналистов, съехавшихся за новостями. Шумная толпа напоминала хор античной трагедии, приближающейся к развязке. Я вошел в кабинет, в котором находились Поль Рейно, Бодуэн и Маржери. Был перерыв в заседании. Но как раз в этот момент в кабинет вошел Черчилль и его коллеги. Маржери успел сообщить мне, что английские министры совещались в парке, подготовляя ответ на следующий вопрос, поставленный французами: «Согласна ли Англия с тем, чтобы, вопреки соглашению от 28 марта 1940, запрещающему сепаратное заключение перемирия, Франция запросила у противника, на каких условиях он готов прекратить военные действия?»

Черчилль опустился в кресло. Лорд Галифакс[93], лорд Бивербрук[94], сэр Александр Кадоган[95], а также сопровождавший их генерал Спирс[96] заняли свои места. Наступила минута тягостного молчания. Наконец английский премьер заговорил по-французски. Монотонно и грустно, держа сигару в зубах и мерно покачивая головой, он начал с выражения своего личного сочувствия, сочувствия своего правительства и своего народа по поводу постигшей Францию судьбы. «Мы вполне сознаем, — сказал он, — то положение, в котором находится Франция. Нам ясно, что вы не видите выхода из тупика. Наши дружеские чувства к вам остаются неизменны. Можете быть уверены, что в любом случае Англия не прекратит борьбы. Каковы бы ни были условия и где бы нам ни пришлось вести борьбу, мы будем сражаться до конца, даже в том случае, если вы оставите нас одних».

Касаясь перспективы перемирия между французами и немцами, которая, как я полагал, приведет его в негодование, Черчилль, напротив, выразил по этому поводу сочувственное понимание. Но, перейдя к вопросу о военно-морском флоте, он неожиданно проявил исключительную требовательность и стремление к полной ясности. Нет никакого сомнения в том, что английское правительство до такой степени боялось передачи французского флота в руки немцев, что оно было склонно, пока еще не поздно, освободить нас от условий, вытекавших из соглашения от 28 марта, лишь бы получить гарантии относительно судьбы наших кораблей. Фактически именно такой вывод напрашивался из этого ужасного совещания. Прежде чем покинуть зал, Черчилль, кроме того, настойчиво попросил, чтобы Франция в случае прекращения борьбы предварительно передала Англии всех 400 военнопленных немецких летчиков. Это сразу же было ему обещано.

В сопровождении Поля Ренно англичане перешли в соседнюю комнату, где находились председатели обеих палат, а также многие министры. Здесь царила совершенно иная атмосфера. В частности, Жанненэ, Эррио, Луи Марен говорили только об одном: о необходимости продолжать войну. Я подошел к Полю Ренно и несколько возбужденным тоном спросил: «Неужели Вы согласитесь на то, чтобы Франция запросила перемирия?» — «Конечно, нет! — ответил он. — Но необходимо повлиять на англичан, чтобы добиться от них более широкой помощи». Принять этот ответ всерьез, разумеется, я не мог. После шумного прощания во дворе префектуры все разошлись, и я, совершенно подавленный, возвратился в Бове. Тем временем председатель Совета министров послал телеграмму президенту Рузвельту. Он умолял его оказать нам помощь, давая понять, что в противном случае для нас все будет кончено. Вечером Поль Рейно заявил по радио: «Если для спасения Франции должно совершиться чудо, я верю в это чудо».