Джон Рид - Вдоль фронта Страница 29

Как образчик армии Франца-Иосифа, группа эта была весьма показательна.

Они были захвачены во время ночной атаки у Прута и прошли за два дня больше двадцати миль. Но все они отзывались очень хорошо о своих конвоирах-казаках.

– Они очень внимательны и добры, – сказал один из пленных. – Когда мы остановились на ночь, казаки сами обходили нас и смотрели, чтобы всем было удобно. И они позволяют нам часто отдыхать.

– Казаки – славные солдаты, – промолвил другой. – Мне приходилось драться с ними, они очень храбры. Хотел бы я, чтобы у нас была такая кавалерия!

Молодой волонтер из Польского легиона спросил меня с нетерпением, выступит ли Румыния. Мы ответили, что похоже на то. Вдруг он задрожал и разразился целым потоком слов:

– Боже мой, боже мой! Что же делать? Сколько же может продолжаться эта ужасная война? Мы хотим только мира, покоя и отдыха. Мы побеждены, мы почетно побеждены. Англия, Франция, Россия, Италия – весь мир против нас. Мы можем с честью сложить оружие. Зачем только началась эта нелепая бойня?

Остальные сидели, угрюмо слушая его и не проронив ни слова…

Под вечер мы с бренчаньем скатились в глубокий овраг, проходивший между высокими обрывами. Рядом с дорогой шумел поток, вертевший сотню мельничных колес. Сами же мельницы лежали разбитые артиллерийским огнем, а те, которые чудом уцелели, торчали, опираясь друг на друга вдоль оврага, на восточном склоне, где мы разглядели разрытые траншеи и ужасные корчи спутанной колючей проволоки – русские войска бомбардировали и атаковали здесь австрийские укрепления месяц тому назад. Сотни людей работали наверху, убирая обломки и возводя новые сооружения. Мы неожиданно свернули в сторону и выехали к отмели Днестра, чуть пониже того места, где высокий железнодорожный мост погружал в воду гирлянду развороченных динамитом брусьев и канатов. Река широко огибала здесь обрыв в сто футов вышины. За понтонным мостом, заставленным артиллерией, утопал в зелени некогда прекрасный городок Залещики. Когда мы проезжали по мосту, голые казаки, шумя и брызгаясь, купали в реке своих лошадей. Их сильные белые тела сверкали золотистым загаром.

Три раза две армии брали Залещики с боем, жгли и грабили его, бомбардировали по пятнадцати дней подряд. Большая часть населения бежала из города, так как оказывала помощь и предоставляла удобства неприятелю. Уже смеркалось, когда мы въехали на базарную площадь, окруженную отвратительными развалинами высоких домов. Под жалкими навесами шла вялая торговля, – крестьянки с подавленным видом разложили там свои скудные запасы овощей и буханки хлеба перед шумным сборищем солдат. Несколько евреев прятались за углами. Иван спросил о гостинице, но прохожий с усмешкой показал на высокую рассыпавшуюся кирпичную стену с иронически звучавшей надписью «Гранд Отель» – все, что осталось от гостиницы. Где можно достать чего-нибудь поесть?

– Чего-нибудь поесть? В этом городе не хватит пищи, чтобы накормить мою жену и детей.

Ужас навис над этим городом. Мы чувствовали его в воздухе, в притаившихся фигурах евреев, притаившихся украдкой вдоль шатких стен, в крестьянах, когда они, снимая шапки, уступали дорогу нашей повозке, в лицах детей, пугавшихся, когда мимо них проходили солдаты. Уже темнело, а мы все еще сидели в таратайке, обсуждая свое положение.

На углу виднелась аптека, сравнительно неповрежденная; внутри горел свет. Я разыскал аптекаря-еврея, говорившего по-немецки.

– Кто вы? – спросил он, подозрительно уставившись на меня.

– Американец.

– Здесь нет отеля, – неожиданно разразился он, – нет места, где бы можно было остановиться, здесь нечего есть. С месяц назад пришли сюда русские, устроили еврейский погром, погнали женщин и детей туда, – он указал на запад. – Здесь нет места…

– В таком случае, – прервал я его, – о нас должен позаботиться военный комендант. Где мне его найти?

– Я пошлю с вами моего помощника, – ответил он с перекосившимся от страха лицом. – Но ведь вы им не скажете, что я вам рассказывал, благородный господин? Вы не скажете…

Его перебил приход двух русских солдат. Он поднялся и, чтобы снискать их милость, нагло обратился ко мне.

– Я не могу выгнать вас из магазина. Это публичное место. Но помните, я не беру на себя никакой ответственности за вас. Я не звал вас к себе. Я вас вовсе не знаю.

Ибо в конце концов мы ведь могли оказаться подозрительными людьми.

Мы дали Ивану на чай два рубля. Он попробовал их на зуб и с хриплыми звуками, означавшими благодарность, засунул в карман. Когда мы уходили, он сидел на повозке посреди площади, уставившись в одну точку. Когда мы вышли из аптеки, он все еще сидел, сгорбившись, в том же положении и на том же месте. И даже час спустя, когда мы шли от штабного полковника, он все еще не двинулся, хотя было уже совсем темно. Какие туманные мысли проносились в его голове? Может быть, он старался вспомнить название своей родины, Новоселица, а может быть, ломал себе голову над тем, как попасть туда обратно…

Мы долго сидели за общим штабным обедом у жизнерадостного полковника, болтая о политических новостях. Офицеры говорили на немецком языке, с трудом подбирая выражения. Среди них был молодой лейтенант-финн и старый казачий хорунжий с морщинистым монгольским лицом, похожий на Ли-Хунг-Чанга, которые глубоко возмущались потоплением «Лузитании» и выражали уверенность, что Америка вмешается в войну.

– Чем я могу быть вам полезен? – спросил нас полковник.

Мы сказали, что хотели бы побывать на этом участке фронта, если на нем идут сейчас бои.

– К сожалению, здесь это невозможно устроить, – промолвил он. – Но если вы поедете в Тарнополь, то главное командование наверняка даст вам разрешение. Тогда вы вернетесь сюда, и я рад буду составить вам компанию. Поезд в Тарнополь отходит в одиннадцать вечера.

Может ли он сообщить нам, каково сейчас положение на фронте?

– С удовольствием, – охотно согласился он и велел принести карты. Он разложил их на столе.

– Вот смотрите, около Задороги у нас расположено десять тяжелых орудий. Вот здесь. Чтобы остановить австрийскую фланговую колонну, которая переправляется через Прут. А здесь, около Калиша, австрийцы думают, что у нас нет ничего, кроме кавалерии, но в три дня мы перебросим туда три полка через эту маленькую речку, вот в этом пункте.

Я заметил, что все эти карты, кажется, немецкого и австрийского происхождения.

– О да, – ответил он. – В начале войны у нас совсем не было карт Буковины и Галиции. Мы даже совсем не знали этих мест, пока не захватили их…

Вдоль русского фронта

Утром, одеревенелые и сведенные судорогой, встали мы со скамеек вагона третьего класса и выглянули через окно на беспредельную галицийскую степь, золотящуюся хлебами и изрезанную глубокой бархатистой пашней. Десятимильная плоская равнина мягко поднималась к горизонту, по линии которого, словно плывущие в море корабли, белели гигантские ветряные мельницы. За девять часов мы проехали тридцать миль.