Вольф Долгий - Разбег. Повесть об Осипе Пятницком Страница 29

Мысли были странные: ненужные и неправильные, с ржавым привкусом горечи. Дико, непонятно: свобода, первый день на воле, радуйся и ликуй, ведь свершилось заветное, то, о чем мечталось долгими тюремными месяцами, но нет, ничего этою не ощущал он в себе, смута в душе и томление… вот ведь обида какая! Вскоре осозналось: то была — кощунственно сказать — тоска, необъяснимая, казалось, тоска по Лукьяновке… Под Лукьяновкой, понятно, он разумел сейчас не острожные, за семью запорами, опостылевшие стены — он думал о людях, в окружении которых ему посчастливилось, пусть и в тюрьме, быть последние свои месяцы. Удивительные люди! Один не похож на другого, да, разные, очень разные, каждый на свой лад, неповторим, но всех их — Баумана и Литвинова, Блюменфельда и Бобровского, Мальцмана и Басовского, всех их роднило и нечто общее. Можно без конца перечислять наиболее привлекательные их качества, среди них непременно найдут свое место и ум, и образованность, и доброта, и храбрость, и твердость в убеждениях, но все равно перечень этот заведомо будет неполным; вернее всего будет сказать, что это люди одной выделки, одной закалки…

И вот там, в Лукьяновке, повседневно общаясь с ними, Осип, вероятно, впервые с такой отчетливостью осознал, что в жизни важно не только дело, само по себе дело, которому отдаешь всего себя, а и то, с какими людьми делаешь это свое дело. Ибо одно неразрывно связано с другим. Доброе, чистое, святое дело обязательно делают хорошие люди — так есть, так, в любом случае, должно быть.

Осип был самый молодой из числа искровцев, оказавшихся в Лукьяновской крепости, но, по совести сказать, и самый темный. В отличие от своих товарищей, которые, обладая глубокими теоретическими познаниями, к тому же хорошо были знакомы с практикой рабочего движения как в России, так и на Западе, Осип не знал многих азов марксизма. Так уж сложилась его жизнь, что не было ни времени, ни возможности всерьез заняться политическим самообразованием. И кто б мог подумать, что именно Лукьяновка станет для него университетом!

Старшие товарищи читали ему целые лекции по наиболее сложным вопросам. Многое он понял, присутствуя на теоретических диспутах, на которых решались спорные или нерешенные проблемы. А главное — он читал, читал, читал, притом по определенной, специально для него составленной программе!

Особенно много сил и времени тратил на Осипа Блюм, первый искровец, которого он встретил в тюрьме. Его опека, вседневная и очень требовательная, ничуть, однако, не была Осипу в тягость. Он сам жадно тянулся к знаниям. Дело не ограничивалось изучением партийной литературы, были также ежедневные экзерсисы по немецкому языку под руководством Николая Баумана и Блюма. Поначалу Осип противился занятиям немецким: к чему, мол? Но Блюм твердо стоял на своем: «Пригодится! Поверь моему слову, очень даже пригодится!» Вскоре Осип и сам понял: без иностранного языка, хотя бы одного, никак не обойтись; причем понадобится он быстрее, чем можно было ожидать: маршрут участников побега из Лукьяновки пролегал через границу, в Цюрих…

Спасибо, друзья-искровцы, все-все, с кем судьба свела меня в тюрьме, вечная моя благодарность вам! Мне долго еще будет не хватать вас — вашего тепла, участия!..

…Студент Книжник пришел за Осипом на следующий день вечером, когда уже начало темнеть. Отвел на явку, где Осипа уже дожидался представитель Киевского комитета, и сразу же исчез; Осип не ожидал, что больше не увидит симпатичного студента, пришедшего на выручку в самую трудную минуту, и крепко пожалел об этом: не только что поблагодарить, а даже и попрощаться толком не удалось.

Представитель комитета («товарищ Коля» — так назвался он) был немолодой уже человек, лет за сорок, неторопливый, рассудительный. Осип первым делом спросил его — что, действительно вся тюрьма убежала? Товарищ Коля легко, одними губами, улыбнулся: нет, пустой слух, сбежало одиннадцать человек. Осип всполошился: как одиннадцать? Ведь планировался побег двенадцати? Да, подтвердил товарищ Коля, намечалось двенадцать, но одного из искровцев, Михаила Сильвина, постигла неудача. Уже известны, добавил он, и подробности, отчего Сильвину не удалось бежать. Он держал часового, лежавшего на земле, ждал, когда ему скажут: «Ваша очередь!» Но товарищ, стоявший «на стреме», вместо этих, служивших сигналом слов от волнения крикнул другое: «Убегайте!» Сильвин понял его в том смысле, что дело расстроилось, и, оставив часового, помчался к себе в камеру, где уничтожил паспорт и припрятал деньги. Оставшийся без присмотра часовой тотчас вскочил на ноги и, схватив лежавшую рядом винтовку, выстрелил в воздух-Бедный Сильвин. Особенно жаль было, что именно ему так не повезло.

Без преувеличения — он был душа побега, его главный нерв. Готовясь к побегу, каждый делал что-то свое; Осип, к примеру, хранил лестницу в своей подушке и еще (когда обнаружилось, что киевляне не могут раздобыть паспорта для беглецов) привел в действие свои виленские связи, и пятнадцать паспортных книжек было доставлено в Лукьяновку. Да, никто не бил баклуши, но Сильвин, бесспорно, делал больше всех — потому хотя бы, что координировал действия остальных. Осип вспомнил подробность, на которую в свое время не обратил внимания: когда решался вопрос, кто будет первый, кто второй, и так далее, оказалось, что очередь Сильвиил последняя. В тот момент Осип не придал этому значения: кто-то должен быть первый, кто-то последний, какая разница! И только теперь осознал, что разница была: последний, несомненно, подвергался наибольшему риску. Так что не случайно, совсем не случайно, что Сильвии, устанавливая очередность, поставил свое имя последним в списке… как, разумеется, не случайно и то, что он взял на себя самое опасное — держать часового. Задним числом осознав все это, Осип, право, предпочел бы сейчас поменяться с Сильвипым местами… Ведь это же очевиднейшая несправедливость, что человек, столько сделавший для побега, сам продолжает оставаться за решеткой! И ничуть не легче оттого, что личной вины твоей в случившемся нет ни малейшей, все равно, все равно чувствуешь себя виноватым!

Хорошо хоть, что ни один из беглецов, как заверил Осипа товарищ Коля, не попал в жандармские лапы. Это даже удивительно, что все обошлось: воля явно подкачала, с явками и то все напутала. Но представитель комитета не принял упрека; если в вашем случае и произошла путаница, сказал он, то не по вине комитета.

— Позвольте, — с трудом сдерживая досаду, спросил Осип, — но каким образом нам для явки был указан дом, которого не существует в природе?

— Вы ошибаетесь, — невозмутимо возразил товарищ Коля, — дом № 10 по Обсерваторному переулку существует, только расположен он немного в стороне, на отшибе, и там вас ждали всю ночь, и все было приготовлено для встречи. — Рассудительно заметил: — Что поделаешь, случилась печальная непредвиденность… — Тут же, взглянув на часы, оборвал себя: — Простите, у меня мало времени. Вот вам адрес, — он протянул Осипу листок бумаги. — Квартира эта находится за днепровским мостом, то есть уже в Черниговской губернии. Поживете там пока.