Михаил Штереншис - Зигмунд Фрейд Страница 29

Фрейд предположил, что «религия Моисея» была поначалу отвергнута и наполовину забыта, а позже переросла в предание. Он полагал, что этот процесс повторился тогда во второй раз. Когда Моисей дал людям идею единственного Бога, это не было нововведением, а возрождало то, что было пережито человеческим родом в первобытные времена и давно исчезло из сознательной памяти людей. Действительно, Авраам, Исаак и Яаков жили задолго до Моисея. Но оно было настолько значительным, создало и провело в жизнь такие глубокие изменения в жизни людей, что Фрейд не может не поверить в то, что оно оставило после себя некоторые неизменные следы в человеческой психике, которые можно сравнить с преданием.

Дальнейшее развитие темы неизбежно ведет Фрейда за рамки иудаизма. Остаток того, что вернулось из трагической драмы первоначального отца, уже больше никак нельзя было совместить с учением Моисея. Чувство вины в те времена уже далеко не ограничивалось одним еврейским народом; оно охватило все средиземноморские народы, как предчувствие беды, причину которого никто не мог найти. Разъяснение подобного депрессивного состояния, по Фрейду, пришло со стороны еврейства. Фрейд пишет, что в конце концов именно в душе еврейского человека, Савла из Тарсуса (апостол Павел), впервые появилось это осознание. Фрейд цитирует Павла: «Причиной того, что мы так несчастливы, является то, что мы убили Бога-отца». Интересная цитата. Ее нет в Новом Завете Библии. Максимум, что Павел написал, было: «…Иудеев, которые убили и Господа Иисуса и его пророков, и нас изгнали, и Богу не угождают…» (1 Фессалоникийцам 2:15). Больше ничего про убийства Павел не писал. Странно.

По Фрейду, апостол Павел мог осознать этот фрагмент истины только в иллюзорной форме доброй вести: «Мы свободны от всей вины, так как один из нас пожертвовал своей жизнью, чтобы нам были отпущены грехи». Хоть и в кавычках, но тоже очень неточная цитата из Библии. Ближе всего к ней стоит «Христос умер за грехи наши» (1 Коринфянам 15:3). В этом догмате убийство Бога, конечно же, не упоминается, но преступлением, которое необходимо было искупить жертвой, могло быть только убийство. И промежуточный шаг между иллюзией и исторической правдой был обеспечен уверением, что жертвой стал сын Господень. С силой, которую она почерпнула из источника исторической правды, эта новая вера уничтожила все препятствия. На смену блаженному чувству избранности пришло освобождающее ощущение искупления вины. Но факт отцеубийства, вернувшись в память человечества, должен был преодолеть большее сопротивление, чем другой факт, который составлял содержание монотеизма; он должен был также претерпеть более сильные искажения. Преступление, которое нельзя было назвать, было заменено гипотезой о том, что описывалось как туманный «первородный грех». Мы видим по неточным цитатам, что вряд ли Фрейд был хорошо знаком с христианством.

Многие атеисты в старости приходят к поискам веры и осознанию Бога. Видим ли мы это у Фрейда? Вчитаемся в его дневник. За двенадцать дней до начала своей «Краткой хроники» 19 октября 1929 года Фрейд писал Э. Джонсу о «растущем ухудшении изгиба его жизни». Фрейд имел в виду не только ухудшение здоровья, операции, которые он перенес по поводу рака челюсти, но и значительное усиление деструктивных сил в обществе. В дневнике он как бы составляет «график» своего собственного постепенного ухода из тех мрачных времен, в которых он жил. Все больше и больше его волновал вопрос, сможет ли человеческая цивилизация и культура обуздать насилие и агрессию, угрожающие жизни.

Богоискания во всем этом мы не видим. В «Краткой хронике» Фрейда выражена одна из центральных тем его философских воззрений, тема борьбы между жизнью и смертью, Эросом и Танатосом. Каждый юбилей, каждый день рождения, каждое событие, фиксируемые в этой хронике, можно рассматривать как своеобразный кредит, который он берет у жизни. Не случайно именно в эти годы Фрейд работает над своей известной книгой «Неудовлетворенность культурой», отразившей его глубокие размышления над проблемами жизни и смерти, но вне религиозного мировоззрения. Умер Фрейд атеистом.

Его учение подобно палке, которая ворошит муравейник. В его учении достается и отдельным муравьям — людям, и всему нашему муравейнику в целом. Подобно тому, как отдельные личности освобождаются от гнета и от вожделения во сне, так и народы в целом высвобождают томящий их страх и присущие им страсти в мифах и религиях; на жертвенных алтарях освящается их инстинкт кровопролития, маскирующийся в символ, душевный гнет претворяется молитвою и покаянием в целительное слово утешения. Душа человечества выявляла себя от начала веков лишь в художественной фантастике — иначе что бы мы о ней знали! Ее творческая мощь постигается нами только в ее сновидениях, воплощенных в религии, мифы и произведения искусства. Никакая психология поэтому не в состоянии — это прочно внушил нашей эпохе Фрейд — доискаться до подлинно личного в человеке, если она рассматривает только его сознательные и ответственные действия; ей приходится спуститься вглубь, туда, где существо человека становится мифом и создает наиподлиннейшую картину его жизни в творчески стремительном потоке стихийно бессознательного.

Что дальше? После смерти Фрейда сам психоанализ как метод лечебного воздействия сошел с клинической сцены достаточно быстро. Психиатры Роджерс и Эриксон так далеко двинули вперед лечение, как Фрейду и не снилось. Он старался не браться за шизофреников, а они взялись и много смогли достичь. Затем появился метод НЛП (нейролингвистического программирования), в сравнении с которым фрейдовский психоанализ как велосипед в сравнении с поездом. Но Фрейд — это Колумб. Он — пионер. Кто-то же должен быть первым. Этим он и велик.

Приложение. Достоевский и отцеубийство

Уже писалось выше, что Фрейд был хорошо знаком с Россией, ее врачами и ее культурой. Обойти личность Ф. М. Достоевского Фрейд не мог. Во-первых, интересна эпилепсия Достоевского, во-вторых, психотические личности, которых великий писатель выводит на страницы своих книг, требуют анализа. Эта статья Фрейда о Достоевском появилась в 1928 году.

Многогранную личность Достоевского можно рассматривать с четырех сторон: как писателя, как невротика, как мыслителя-этика и как грешника. Как же разобраться в этой невольно смущающей нас сложности?

Наименее спорен он как писатель, место его в одном ряду с Шекспиром. «Братья Карамазовы» — величайший роман из всех, когда-либо написанных, а «Легенда о Великом Инквизиторе» — одно из высочайших достижений мировой литературы, переоценить которое невозможно. К сожалению, перед проблемой писательского творчества психоанализ должен сложить оружие.