Андрей Танасейчук - О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера Страница 29

Твой старый товарищ,

Боб Бакли, Президент Национального Скотопромышленного банка».

В этом рассказе не только реминисценции патриархальных нравов Первого Национального банка Остина, но, конечно, и память о внезапной ревизии, которая привела нашего героя на скамью подсудимых. Ведь в действительности всё было примерно так, как и описывает О. Генри. Как и в «Друзьях в Сан-Росарио», в банк неожиданно нагрянула ревизия, и точно так же она была внеплановой, а ревизор — незнакомым и «неприкормленным». Интересно, что совпадают даже имена и воинские звания владельцев (в рассказе фигурирует майор Том Кингмен, в реальности — майор Том Бракенридж). Но закончилась ревизия не так, как в рассказе, а крупной недостачей, в которой обвинили кассира У. С. Портера. Но об этом чуть позже, тем более что история эта приключилась на последнем году его службы в банке. Пора рассказать о делах семейных.

Мы писали, что беременность повлияла на Атоль благоприятно, умиротворила ее. Но характер никуда не денешь, и едва она окрепла, а малышка подросла, всё вернулось (хотя, может быть, и не в таких масштабах, как прежде): и истеричность, и раздражительность, и скандалы. Вообще, как вспоминала Бетти Холл, Атоль не была идеалом матери[108]. Она с легкостью и с удовольствием перепоручала заботу о ребенке родителям и мужу, который, по свидетельству всё той же особы, «делал для Маргарет много такого, что должна делать мать». Обычно именно он, когда был дома, купал и одевал дочь, кормил ее, гулял с ней и укладывал спать, рассказывая ей на ночь сказки дядюшки Римуса, которые она обожала[109]. Косвенным подтверждением, что Атоль не смогла стать идеальной матерью, звучат и слова миссис Роч: «Уилл всегда был замечательным отцом и добрым супругом»[110]. Атоль же возня с дочкой и домашние дела, похоже, нередко тяготили. Окрепнув, она вернулась к пению и любительским спектаклям и порой по нескольку вечеров на неделе проводила на репетициях. В такие дни Портер спешил домой (работа в банке заканчивалась в четыре пополудни), чтобы помочь управиться с ребенком и домашними делами, а затем отвозил жену на репетиции. Они заканчивались поздно. Он обычно ждал у входа, чтобы проводить ее домой. При этом она совершенно не терпела его опозданий, а тем более отлучек из дома. Если такое происходило, неизбежно начинался скандал со слезами, криком, обвинениями и упреками. По воспоминаниям тех, кто знал семью, супруг реагировал всегда одинаково — он уходил из дома и возвращался уже ночью, неизменно крепко выпивши. Следовала новая порция скандала, заходилась испуганным криком проснувшаяся дочь, просыпались соседи, но даже тогда никто не слышал, чтобы Портер повысил голос, а тем более поднял руку на жену.

Весной 1893 года Портеры перебрались на новое место жительства — в дом 308 по той же Восточной четвертой улице. Этот адрес — самый «долгий» из адресов Портеров в Остине.

Сейчас это (как и в годы, когда в нем жила семья писателя) одноэтажный деревянный коттедж с террасой — всегда прибранный, сияющий свежей краской; в ухоженном саду с чисто выметенными дорожками — Дом-музей О. Генри[111]. И в нем всегда посетители — не только граждане США, но и иностранцы — латиноамериканцы, европейцы, австралийцы. Бывают здесь и наши соотечественники.

Портеры прожили в этом коттедже до самого отъезда из города в 1895 году. Безусловно, этот дом — самый благоустроенный и красивый из тех, где довелось жить семье. Но интересен он и тем, что здесь начались и закончились два самых ярких эпизода из жизни писателя в Техасе.

Первый был связан с той самой злополучной ревизией. Второй — с творческими дебютами. Начнем с ревизии.

Всё произошло почти так, как в упомянутой новелле писателя. Летом 1894 года в банк явился ревизор. О ревизии не предупредили заранее, и ревизор был незнакомый, — не тот, что обычно с ними работал. Ревизия была основательной, выявила массу нарушений в ведении документации, бухгалтерской отчетности и т. п. Но серьезнее была недостача в кассе у Портера. Всего недосчитались почти шести тысяч долларов. Отсутствие этих денег он документально объяснить не смог. В приходно-расходной книге, которую вел, записей, объясняющих недостачу, не было. Доклад о результатах ревизии ушел в федеральное учреждение, надзирающее за банковской деятельностью. Прокурор округа возбудил дело о растрате против кассира. Степень вины Портера определить сложно. Во всяком случае, никто из близких и просто знакомых не верил, что он виновен. Он мог быть виноват в халатности, но не в преступном умысле. Сведущие люди знали, как ведутся дела в банке, как выдаются ссуды, как вольно обращаются со средствами владельцы. А человеческая репутация Портера была на высоте. Конечно, банкиры не были заинтересованы в судебном расследовании — оно парализует деятельность банка и подрывает его репутацию. Очень быстро (буквально в течение дня) недостача была ликвидирована: более пяти тысяч долларов внесли сами банкиры, 500 долларов — Портер[112]. Понятное дело, что таких денег у него не было, их дали Рочи.

Исследователи жизни и творчества писателя по-разному оценивают степень его виновности. Но большинство утверждают, что едва ли Портер был хоть в чем-то виноват[113]. Пожалуй, единственным из его биографов, кто был не столь категоричен, является Дж. Лэнгфорд. Он довольно подробно изучил этот эпизод[114] и справедливо предполагает, что у Портера именно в тот период было очень много трат, с коими он не мог справиться самостоятельно. Действительно, кроме обычных рутинных расходов на жизнь и семью, он, выполняя прихоть Атоль, устроил ее путешествие в Чикаго, на Всемирную выставку 1893 года. Наконец, в этот период Портер играл в карты[115]. И хотя, говорят, он в основном выигрывал, это не могло длиться вечно. Да и сам факт, что, пусть при помощи Рочей, он внес в кассу банка 500 долларов, весьма красноречив. И последнее. В апреле того же года Портер начал издавать собственную газету, а на это необходимы были средства, и немалые.

Издание газеты — важнейший эпизод и в человеческой, и в творческой биографии писателя, этапное событие в его литературной карьере. И потому требует остановиться на нем подробнее.

«Перекати-поле»

На исходе зимы 1894 года Портеру стало известно, что Уильям Брэнн[116], хозяин и редактор ежемесячника «Айконклэст» (Iconoclast), решил прекратить выпуск своего издания, продать оборудование и покинуть город. «Иконоборец» (так в переводе с английского звучит название) влачил незавидное существование. Радикализм его владельца и материалов, что публиковались на его страницах, был чужд консервативному Остину, и читателей у него было совсем немного. Соответственно, сокращалась и реклама — до поры, когда желающих разместить объявление не осталось вовсе. И тогда старый радикал решил уйти из бизнеса. Надо сказать, что Портер давно мечтал о собственной газете, но, конечно, не радикальной (политики он всегда сторонился), а юмористической. Примерно за год до того он даже обсуждал эту тему с одним из местных финансистов, но сумма инвестиций была такова, что ему пришлось отказаться от идеи, и в одном из писем он сетовал: «Никогда мне, видимо, не склонить судьбу на свою сторону… так, чтобы стрелка ее весов сдвинулась в нужном мне направлении»[117]. Но вот внезапно «стрелки двинулись» и представился шанс. Чтобы его осуществить, были необходимы деньги, но, конечно, не столько, сколько нужно было для издания газеты «с нуля». Всего за газету и печатное оборудование Брэнн запросил 250 долларов. «Бренд» «Иконоборца» на момент продажи ничего не стоил. Скорее это была отрицательная величина. Но вот оборудование, хотя и не новое, стоило больше. Это был шанс, и Портер постарался его не упустить.