Нина Соротокина - Бенвенуто Челлини Страница 29

Так и решили. Бенвенуто пусть доделывает свою чашу, а Тоббия будет украшать единорожий рог. Для Бенвенуто это был удар, он не привык проигрывать. Папе очень понравился совет миланцев, он хотел скорее получить свою чашу.

Обиженный Бенвенуто завел прежнюю песню: я давно бы окончил эту чашу, если бы ее надо было делать «из другого вещества, а не из золота». Дайте золото, будет чаша. Ведь нельзя испечь хлеб, не имея муки! Слова эти Бенвенуто передал через посыльного. Папа обозлился страшно и два месяца не вспоминал о Бенвенуто, а тот, между прочим, «с превеликой любовью» работал над чашей.

Страсти накалялись. Весь ватиканский двор с нескрываемым удовольствием наблюдал за состязанием в упрямстве понтифика с безумным ювелиром. Помпео помните? Того самого придворного ювелира и родственника любимого слуги папы. Изо дня в день эти двое объясняли всем желающим слушать, какой Бенвенуто бездельник и негодяй. Говорили они это и папе Клименту и между делом дали совет: «Отнимите у него монетный двор, может, тогда у него будет больше времени для работы над чашей, и он закончит работу». Сказано — сделано. Сообщать о том, что Бенвенуто лишился важной и денежной должности, отправился сам Помпео. Этот пронырливый человек, как говорят на Руси, был «в каждой бочке затычка». Бенвенуто он ненавидел, поэтому нес плохую весть с удовольствием. Зависть — страшная штука! Бенвенуто не удивился известию.

— Скажите его святейшеству, что он отнял монетный двор не у меня, а у себя, и если его святейшество захочет мне его вернуть, я ни в коем случае не возьму его обратно.

Злополучный посыльный живо описал во дворце реакцию Бенвенуто и «кое-что добавил ртом от себя». Прошла неделя, и Помпео опять пошел к Бенвенуто (как в сказке, честное слово: «Третий раз старик направился к морю…»).

— Их святейшество велел сказать тебе, что не желает, чтобы ты окончил эту чашу, а требует, чтобы ты вернул ее обратно в том виде, до которого ее довел.

Здесь Бенвенуто взъярился:

— Это не монетный двор, который можно было у меня отнять. Те 500 скудо, которые я получил от папы, я немедленно верну, но чаша — это моя работа, она принадлежит мне по праву, и я сделаю с ней все, что захочу.

Были и еще некоторые «зубастые слова», которые Бенвенуто сказал Помпео лично. Что все это значит — дурость, упрямство, бахвальство? Положим, папа недоплатил ему денег, но Бенвенуто должен был знать наверняка, что по предъявлению чаши получит все сполна и даже больше обещанного. Скорее всего, что-то Челлини здесь недоговаривает, но при этом с удовольствием присочиняет для красоты жанра. Кто-то из исследователей творчества Бенвенуто говорил, что он, видно, был замечательным рассказчиком и за годы настолько «обкатал» свои бойки, что уже сам не помнит, где правда, а где вымысел. Дживелегов, однако, читает, что только в творчестве Бенвенуто искренен, а свои подвиги просто сочиняет. А хоть бы и сочиняет, байка-то замечательная. Но я думаю, что костяк истории, так сказать, шампур вполне правдив, а гарнир Бенвенуто готовил по своему вкусу, о себе и о своей работе он был очень высокого мнения.

Во всей этой истории Бенвенуто отстаивает право художника на независимость. Дживелегов пишет: «Бенвенуто — художник. Он художник, взысканный небом, одаренный сверхъестественным талантом, поднятый на щит великими мира сего и крупнейшими из собратьев по искусству. Таково его мнение о себе. В царстве искусства он если не первый — есть ведь и Микеланджело, — то один из первых. А искусство — это лучшая, самая светлая, самая прекрасная, самая возвышенная, самая чистая сфера деятельности человеческой. Кто первый в сфере искусства, тот должен быть отмечен свыше. Это прежде всего. Это объясняет все видения и сияния. А затем и другое. Человека, который блистает среди служителей искусства, нельзя равнять с другими людьми. Он особенный. Его положение в обществе исключительное. Он должен быть осыпан всеми привилегиями. Он должен быть огражден от всех неприятностей — больших и малых. Горе тому, кто его заденет или оскорбит. Он сам себя помазал и короновал абсолютным монархом искусства, и каждый проступок по отношению к нему становится оскорблением величества.

И разве факты, бывшие на глазах у всех, факты, о которых, захлебываясь, трещала вся богема, не подтверждали сотни раз такого самомнения? В первый свой приезд в Рим Челлини мог видеть Рафаэля, появлявшегося верхом на мосту Св. Ангела, красивого, как молодой бог, нарядного, как принц крови, окруженного учениками, поклонниками и толпой, под ярким солнцем, от которого мрамор моста и его статуй казался еще более белоснежным. Он знал, что Рафаэль купается в золоте и что нет такого каприза, которого не исполнил бы для него Ватикан».

Через три дня в мастерскую явились два папских камерария, люди весьма достойные, один из них стал впоследствии епископом. Они знали Бенвенуто и хорошо к нему относились.

— Его святейшество нам приказал сказать тебе следующее, — сказали они ласково и с улыбкой. — Раз ты не захотел поладить по-хорошему, то у тебя сейчас выбор. Или ты отдаешь нам чашу понтифика, или мы отведем тебя в тюрьму.

Надо ли объяснять, что Бенвенуто выбрал тюрьму. Тут же присутствовал этот ничтожество Тоббия, который с гонором потребовал модель чаши. Глядя «превесело» на своих гостей, Бенвенуто ответил:

— Синьоры, это моя чаша, а не его. Это моя работа, и я не хочу, «подвигнув ее немного вперед своими великими трудами, чтобы она досталась в руки какому-нибудь невежественному скоту, чтобы он с малым трудом все испортил».

Здесь Бенвенуто совершенно честен. Он всегда делал все сам, не доверяя ученикам делать даже мелкие детали. А «этот скот» Тоббия начнет клепать что-то свое. Он надел плащ, а уходя, повернулся к образу Христа на стене. Первый раз за все свое повествование Бенвенуто произнес слова молитвы. Он просил защиты и благодарил Господа, что «ни разу до сих пор ему не сулили темницы». Здесь он лукавит. В молодости, во Флоренции, его приговорили не только к темнице, но к смертной казни. Но все забывается. Память даже на исповеди избирательна.

Бенвенуто отвели к губернатору, там уже сидел фискальный прокурор. Камерарии вернулись во дворец и рассказали папе о решении Бенвенуто. Узнав, что тот выбрал тюрьму, папа хотел рассердиться, но передумал и рассмеялся. Но губернатор с прокурором были серьезны. Они приступили к допросу, потом к уговорам и, наконец, к угрозам, доказывая, что заказчик вправе потребовать свою работу, если он за нее уплатил. Но не полностью! Золота-то не хватило.

— Я верну их святейшеству 500 скудо, выплаченные мне, но работа принадлежит мне! — разглагольствовал Бенвенуто, приводя примеры из жизни. — Их святейшество — «это не то что какие-нибудь государики-тиранщики, которые делают своим народам все то зло, какое могут, не соблюдая ни закона, ни справедливости. Но папа наместник Христа, и ничего подобного он сделать не может. Ваши угрозы не пугают меня нисколько, потому что я честный человек».