Ольга Клюкина - Святые в истории. Жития святых в новом формате. IV–VII века Страница 29

«С удивительной тупостью наносят они тысячу обид, за которые их никто не наказывает», – вовсе не в прошедшем времени напишет в «Исповеди» Августин о таких студентах.

Да и профессия учителя ему как будто стала уже тесна: «Учась, я не хотел принадлежать к этой толпе, но, став учителем, вынужден был терпеть ее около себя…» По крайней мере, в Риме уроки риторики хотя бы лучше оплачивались.

Мать плакала об отъезде сына и проводила его до самого моря. Она собралась было ехать вместе с ним, но это не входило в его планы.

На пристани Августин отправил ее в гостиницу, сказав, что хочет переночевать в часовне Святого Киприана, а сам ночью сел на корабль, идущий в Остию. На рассвете с попутным ветром он уже плыл в Рим.

Как отмечают исследователи, в своих сочинениях Августин будет часто прибегать к мореходным метафорам – «гавань», «бурное море», «на всех парусах», «встречный ветер», «привести разбитый корабль в желанное затишье», хотя из писем видно, что вообще-то он не очень любил путешествовать.

Это была заветная мечта всей африканской молодежи – переплыть через море и попасть в Рим или Медиолан (Милан), причем в последнем находилась тогда резиденция западного императора.

Августину было двадцать девять лет, и у него в багаже имелись и преподавательский опыт, и амбиции, и умение быстро сходиться с людьми, и нерастраченные надежды.

В Риме он поселился в доме у богатого манихея Константина и почти сразу же заболел лихорадкой. Августин расценил это как Божье наказание за то, что так жестоко обманул мать. Наверное, в эти дни он вспомнил и еще об одном событии из ранней юности…

В Тагасте у Августина был друг детства, с которым он привык делиться своими мыслями и, вернувшись из Карфагена, склонил к манихейству. Этот юноша заболел лихорадкой, и так тяжело, что родственники его уже окрестили. Но вскоре он пришел в себя, Августин зашел навестить больного друга и стал насмехаться над крещением, принятом в бессознательном состоянии, без памяти.

«Он отшатнулся от меня в ужасе, как от врага, и с удивительной и внезапной независимостью сказал, что если я хочу быть ему другом, то больше не должен никогда говорить таких слов» («Исповедь»).

Удивленный Августин увидел, что его друг даже слышать не хочет о манихейском учении, и в тот день быстро от него ушел. А через несколько дней его друг умер от лихорадки.

Смерть сверстника, с которым они вместе выросли и делились своими главными мыслями, буквально обрушилась на Августина. Он никак не мог забыть того выражения лица, с которым обычно покладистый его друг наотрез запретил говорить хоть что-то плохое о Христе. Впервые на Августина навалилась страшная тоска.

«Куда бы я ни пошел, всюду была смерть. Родной город стал для меня камерой пыток, отцовский дом – обителью беспросветного горя». И это стало одной из причин, которая заставила его снова уехать в Карфаген. А теперь он думал, куда бы ему сбежать из Рима.

Историк Аммиан Марцеллин не пожалел красок, чтобы изобразить нравы римлян того времени. Он описал дома патрициев, украшенные роскошными мраморными статуями и мозаикой, где библиотеки с томами редких книг герметически закрыты и выглядят как гробницы. И пиршественные обеды в этих домах, на которые собираются толпы игроков в кости и всевозможных бездельников, восхваляющих богатство хозяина и целующих ему колени.

От скуки гости придумывали себе всякие развлечения – например, тщательно взвешивали поданных к столу жареных фазанов и рыб, заставляя нотариусов заносить данные в протоколы, или дружно плясали под звуки шарманки величиной с двухколесную колесницу. Какие уж тут науки и уроки риторики!..

Наверняка Августин наблюдал и описанные Марцеллином процессии на улицах Рима, когда какой-нибудь знатный римлянин, как паша, на носилках или в дорогой колеснице выезжал из дома в общественные термы: впереди него шла гардеробная прислуга, затем кухонная прислуга, а дальше смешанная толпа рабов и плебеев-тунеядцев со всего квартала. А все это шествие, как пишет Аммиан, замыкалось толпой евнухов всех возрастов и «мертвенного, отталкивающего вида, свидетельствующего об искажении природы».

Да и студенты в Риме только в первое время радовали Августина своей вежливостью. Они не поднимали все вверх дном, как африканцы, а действовали спокойно и цинично. Получив достаточное количество уроков, «юные негодяи» сговаривались между собой, обвиняли учителя, что он их плохо учит, и, не заплатив, всей компанией переходили к другому наставнику.

«Им дороги деньги, справедливость у них стоит дешево», – сделал вывод Августин, и, видимо, не только о студентах, проведя год в Риме.

Как-то ему стало известно от новых приятелей, что на имя префекта Рима Симмаха пришло прошение подыскать для Медиолана хорошего учителя риторики с разрешением проезда на казенных лошадях. Августин постарался получить это место: принял участие в конкурсе, написал и прочитал перед комиссией речь. Должно быть, ему помогло и то, что по своей прежней должности Симмах был связан с Карфагеном, имел большие поместья в Северной Африке, а также связи среди манихеев. Ведь на тот момент Августин, если смотреть объективно, был всего лишь учителем риторики с десятилетним стажем преподавания в Карфагене.

Новая работа Августина, помимо преподавания, состояла в том, чтобы сочинять панегирики императору и его семье по случаю официальных мероприятий – что-то вроде должности современного пресс-секретаря. И это давало ему возможность проявить все свое красноречие, образованность, незаурядные знания в философии.

Осенью 384 года Августин на казенных лошадях прибыл в Медиолан, где при императорском дворе собрался весь ученый мир того времени: философы, поэты, ораторы.

В Медиолане жила Юстина – вдова бывшего соправителя Феодосия, императора Валентиниана. Ее малолетний сын, Валентиниан Второй, формально считался правителем Запада, но пока что всеми делами управляла сама Юстина.

Еще 27 февраля 380 года император Феодосий публично объявил, что признает только тех, кто исповедует Троицу, а «так как остальных мы считаем за сумасбродных безумцев, то мы клеймим их позорным названием еретиков и объявляем, что их сборища впредь не должны присваивать себе почетное наименование церквей» (Цит. по: П. В. Гидулянов. «Восточные патриархи в период четырех первых Вселенских соборов»).

Но император был далеко – в Константинополе или на очередной войне, и убежденная арианка Юстина вела в Медиолане свою политику, которой активно мешал Амвросий, епископ Медиоланский.

Новый составитель панегириков был представлен епископу Амвросию, и тот, как пишет Августин, «по-отечески его принял», хотя епископ был всего на четырнадцать лет его старше.