Осип Черный - Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте Страница 29

Полковник пожелал показать, что упрямство собеседника огорчает его.

— В условиях такой войны вы говорите о беззаконии! Наоборот, по отношению к вам проявили наибольшую мягкость.

— Человеку, действующему от лица избирателей, затыкают рот!..

— Некоторые депутаты отправились на фронт добровольно, чтобы употребить свой авторитет на благо страны.

— Я стараюсь использовать свой авторитет в тех же целях. Но благо страны мы понимаем с вами по-разному.

— Жаль, очень жаль… Мне хотелось доверительно предостеречь вас от опасностей.

— Что ж, спасибо, — ответил Либкнехт. — Но есть еще доверие тысяч людей, и депутат обязан выполнить свой долг перед ними.

— А не ошибаетесь ли вы в понимании долга, господин Либкнехт?

— Ну, с этим уж ничего не поделаешь… — И он усмехнулся.

Полковник встал, прощаясь с ним. Пока что перед ним был депутат, представитель народа, а не солдат рабочего батальона.

Дома Соня сказала растерянно:

— Как же так, Карл?! Что теперь будет?!

Было бы, вероятно, лучше, если бы вопрос не был задан. Было бы лучше, если бы ее взгляд источал больше мужества.

Никогда, даже в первые дни их близости, Либкнехт не рисовал ей радужных перспектив. Он, правда, верил, что человек существует для счастья. Борьба во имя идеи, мысль о выполняемом предназначении сами по себе приближают к счастью.

Сколько бы зла на земле ни творилось, жизнь все равно хороша: ведь солнце продолжает светить, в поле растет трава, люди проявляют чудеса благородства и верности.

— Вообрази, Сонюшка, самое худшее: мы топаем по грязи, я тащу свой мешок за плечами, я в испарине, и кругом туман. И хотя я устал до предела, голова полна мыслей — отнять их у меня не сможет никто. Я вижу много такого, чего товарищи мои пока не видят. Неужто же в казарме нельзя будет с ними беседовать?!

_ Ах, Карл, ты совсем как ребенок! — сказала Соня и расплакалась.

— Но не могу же я рисовать будущее в мрачном свете, это не в моей натуре!

— Оптимизм хорош, — сквозь слезы сказала Соня, — но главным образом для тебя, а не для тех, кто тебя любит. Ожидать вестей от тебя, волноваться, мучиться!..

— Но я же буду писать, и ты поймешь, что жизнь даже в ненавистной обстановке полна для меня глубокого смысла. Там я буду делать то же, что и здесь.

— Как?! Трибун, зажигавший тысячи сердец, станет в уголке казармы потихоньку убеждать двоих солдат?!

— В любых условиях надо делать то, что можно. Ведь не откажешься же ты передавать мои материалы товарищам? Работа ведется и сейчас, и немалая.

— Тем ужаснее, что тебя от нее отрывают!

— Противники мои ничем не брезгают. Моя отправка тоже дело их рук.

— Кого ты имеешь в виду, Карл?

— Почтенных соци, пособников кайзера. Многих из них нам удастся, я думаю, оторвать. Резервы у нас немалые. Но строить придется все заново.

Соня печально смотрела на своего мужа, видя его уже в солдатской форме, призванным защищать дело кайзера. Потом отвела глаза и взглянула на гравюру, висевшую над роялем. На гравюре был изображен Бетховен, погруженный в раздумье.

— О, Карл, — произнесла она, — как все это тяжело!

Приблизительно в то же время, в феврале пятнадцатого года, к дому на Капиценштрассе подъехал поздно вечером крытый автомобиль-фургон. По лестнице быстрым военным шагом поднялось шесть человек. Один позвонил. Хозяйка, открывшая дверь, испуганно отшатнулась. Старший остерегающе поднял руку:

— Ни звука! Соблюдать тишину…

Друг за другом они прошли по коридору. Не постучавшись, первый рывком открыл дверь.

Держа в руке настольную лампу, Роза, наклонившись к зеркалу, рассматривала себя и расчесывала свои длинные волосы.

Никого она не ждала в этот час и потому за несколько минут до их появления стала рассматривать, много ли седины прибавилось за последнее время. Увы, много.

При виде людей, ворвавшихся в комнату, Роза отступила от зеркала, выпрямилась и, прищурившись, заметила:

— Было бы приличнее, господа, если бы, входя к женщине, вы попросили разрешения.

— Теперь не до этого! — Шагнув к ней, старший произнес: — Роза Люксембург — так? Родом из Польши?

Она повернулась к нему:

— Что вам здесь, собственно, надо?

— Мы за вами, арестовать вас.

— Вот как? А на каком основании?

— Старое дело: прошлогодний приговор суда в связи с вашим подстрекательством солдат к неповиновению.

— Вот когда вспомнили! Надо было заварить всемирную кашу, чтобы нашлось время и для меня…

— Сударыня, входить в обстоятельства дела не в нашей компетенции. Нам приказано препроводить вас в тюрьму.

— Знакомый почерк… А вам не кажется, господа, что следовало бы выйти из комнаты и дать мне возможность собраться? Скажем, закончить туалет?

Старший подумал: некрасива, но держится с достоинством, и у нее какой-то особенной силы глаза; невольно проникаешься к ней уважением.

— Хорошо, — сказал он, — мы подождем в коридоре. Но один останется здесь.

— Что ж, если это входит в ваши представления об офицерском джентльменстве… С французскими женщинами там, на эападе, вы, надо думать, обращаетесь не менее грубо?

— Извольте одеваться и не занимайтесь пустыми разговорами!

Он сделал знак одному из помощников. Тот застыл в напряженной позе у двери. Остальные вышли.

В коридоре, переминаясь с ноги на ногу, они прислушивались к тому, что делается в комнате: словно арестованная могла бросить бомбу или кого-либо пристрелить.

Наконец дверь отворилась. Роза Люксембург надела пальто и пошла за калошами.

Что она прихрамывает, им было известно. Тем более показалось странным, что походка у нее такая легкая, а в облике независимость.

— Куда же вы меня повезете, господа?

В коридоре стояла перепуганная насмерть хозяйка.

— Я ведь ваша должница, фрау Мильх? — обратилась к ней Роза.

— Ах, как можно говорить об этом в такую минуту!

— Нет, я хочу заплатить вам вперед. И хотелось бы, чтобы все в моей комнате поддерживалось в порядке, особенно книги. Пока ими не займутся товарищи, которым я поручу.

— Да, книги, — растерянно повторила хозяйка. — Я буду их протирать, книги очень пылятся. — Скорее это было адресовано тем, кто увозил Розу, чем ей самой.

Смущенно она приняла из рук жилицы деньги. Офицеры ждали. На лестнице, когда она задержалась, один грубо крикнул:

— Хватит копаться! Можно подумать, к министру едете на прием!

— Все впереди, господа, все еще будет, — спокойно отозвалась Роза.

— Ступайте, нечего разговаривать!

Она обернулась и посмотрела на него с интересом.