Геннадий Прашкевич - Герберт Уэллс Страница 29

Поразительно, но «Война миров» писалась почти параллельно «Человеку-невидимке». «Он сам немного сродни тем людям, — писал об Уэллсе Юрий Олеша, — которые появляются в его фантастических романах. Маленькие английские клерки в котелках и с тоненькими галстуками, разбегающиеся во все стороны от появившегося из мира будущей техники дива или, наоборот, сбегающиеся, чтобы посмотреть на это диво и погибнуть». Изощренно и точно Уэллс приводил в действие свой хорошо организованный мозг, чему в свое время научился у профессора Томаса Хаксли. Да, говорит он, мораль должна быть активной, она должна развиваться, становиться тоньше и человечнее. И это очень печально, что мораль часто не успевает за техническим прогрессом.

Тогда приходят марсиане.

Волшебная лавка

Конец 90-х Уэллс провел в Арнольд-хаусе, снятом на три года.

Здесь он приводил здоровье в порядок. У него появился литературный агент.

«Не думаю, — вспоминал Уэллс позлее, — что я оборотист по природе, но непрерывная борьба с миром, которую я вел за Джейн, за себя, за нашу семью, подталкивала меня к практичности. Я обретал к ней вкус. Обретал я вкус и к покупкам, находя удовольствие в своей кредитоспособности. На литературную репутацию я теперь все чаще смотрел как на товар, имеющий определенную стоимость».

Появление литературного агента позволило Уэллсу улучшить положение настолько, что круг его постоянного общения значительно расширился. Он часто встречался с братьями Честертонами — политиком и писателем, и общение с ними, конечно, ничем не напоминало общение, скажем, с приказчиками из магазина «Роджерс и Денайер». Встречался со знаменитым драматургом Бернардом Шоу, который, кстати, отсоветовал Уэллсу пробовать себя в драматургии. Шоу вообще был настоящим явлением. «Огромного роста, тонкий, прямой, — описывал его чешский прозаик Карел Чапек, — он похож то на Господа Бога, то на весьма злокозненного сатира. У него белые волосы, белая борода и очень розовая кожа, нечеловечески ясные глаза, большой воинственный нос; я никогда в жизни не видел существа более необыкновенного. По совести говоря, я его боялся. Он вегетарианец, то ли принципиально, то ли из гурманства, не знаю; у него рассудительная жена, тихий клавесин и окна на Темзу. Он рассказывает множество интересных историй о себе, о Стриндберге, о Родене и других знаменитостях; слушать его — насаждение, пронизанное ужасом». Вряд ли Уэллс боялся Бернарда Шоу, но вот ссориться с ним в будущем Уэллсу пришлось часто.

Из новых друзей Уэллс выделял Стивена Крейна. Этот американец жил в Лондоне с женщиной, которую не принимали в приличных домах, что чрезвычайно возмущало Уэллса, принципиально выступавшего за права женщин; к тому же талант Крейна казался ему несомненным, как, кстати, и талант (в том числе редакторский) Форда Мэдокса Форда — усатого, толстого, склонного к журнальным авантюрам.

Сложнее складывались отношения с Джозефом Конрадом.

«По-английски он говорил своеобразно, хотя совсем неплохо, — вспоминал Уэллс. — Часто речь свою пересыпал французскими словами. Читать по-английски начал задолго до того, как научился говорить, поэтому у него и сложилось неправильное представление о том, как звучат многие слова. К примеру, Конрад обнаруживал неистребимую склонность не опускать конечное непроизносимое «е». Невозможно было предугадать, верную ли грамматическую форму он выбрал. Когда Конрад говорил о мореплавании, все было безупречно, но стоило ему затронуть любую менее знакомую тему, как ему не хватало слов». На взгляд Уэллса, польское происхождение писателя часто делало его романы и рассказы трудно читаемыми. «Мне тоже нравятся удачные обороты, — признавался Уэллс. — Я сам всячески добиваюсь точности, когда она мне кажется необходимой. Некоторые места в работе «Труд, богатство и счастье человечества» я, например, переписывал много раз. Но я чувствую, что удачное слово — это дар, прихоть Богов, ему нельзя научиться. Как бы вы ни старались писать ярко и убедительно, время от времени вы все равно будете писать вяло и скучно, с этим ничего не поделаешь. Писательское дарование неотчуждаемо, как божество. Можно пришпоривать прозу, «оживлять» ее, но это не отвечает главной задаче. Тексты Конрада кажутся мне назойливыми, излишне цветистыми, как индийское шитье, и лишь отдельные его пассажи могут выдержать сопоставление с простой силой Стивена Крейна».

Очень не любил Уэллс Киплинга.

Не сложились отношения с Конан Дойлом.

Зато с Арнольдом Беннетом он подружился сразу.

Когда Уэллсы снимали старый викторианский дом («Хитерли») на берегу моря в Уорчестер-парке, Беннет часто к ним наведывался. Его визиты отвлекали Уэллса от беспрестанной, от нескончаемой работы. Что удивительного? В те годы он создавал лучшие свои вещи. Писательница Дороти Ричардсон вспоминала, что в «Хитерли» Уэллс выглядел непомерно утомленным и нервным. Его раздражал каждый пустяк. Ни с того ни с сего он мог впасть в настоящую истерику, расплакаться. Ничто так не истощает организм, как неустанная работа мозга.

Но Уэллс любил гостей.

В беседах он загорался, спорил.

Суть разговоров не раз перекочевывала в его рассказы.

Вот, скажем, творческая индивидуальность. В чем она выражается, что ее поддерживает? Почему после длительного поста мозг любого писателя работает вяло, а после сытного обеда вообще становится неповоротливым? Почему чай вызывает приятные размышления, а Истонский гипофосфатный сироп подстегивает воображение? Настоящие писатели не зря держат свою кухню в секрете, — подмигивал Уэллс Усталому Гиганту в рассказе «Что едят писатели» (1898). Ведь Роберт Луис Стивенсон не просто так сбежал на Самоа — он пытался скрыть от других свою тщательно продуманную систему питания. А чем питался Шекспир? Не одним же беконом? А мистер Хаггард, неужели он ел только сырое мясо? А мистер Киплинг какие дикие ягоды из джунглей непременно добавлял в чай?

И все такое прочее.

В 1899 году вышел в свет один из лучших сборников Уэллса — «Рассказы о пространстве и времени», много раз впоследствии переизданный. Рассказы — вообще отдельная и очень заметная часть биографии Уэллса. Без рассказов он не полон, как был бы не полон без «Войны миров» или «Тоно-Бэнге». Научные достижения, поданные с юмором, отклонения человеческого характера, неожиданные повороты судеб. Все свои рассказы Уэллс, как правило, писал в один присест.

Вот «Похищенная бацилла» (1894).

Что можно противопоставить беспринципности терроризма?