Валентин Бадрак - 7 пар, очаровавших мир Страница 29

Жизнь продолжалась, и он включился в борьбу за новые высоты в литературе. К удивлению многих этот солидный, уважаемый всеми господин и маститый исследователь возможностей разума весьма активно занимался своим физическим состоянием. Бокс, крикет, верховая езда с женой – вот далеко не полный перечень средств, с помощью которых он намеревался отодвинуть старость. В пятьдесят четыре года он даже выступал в любительских соревнованиях по боксу, заняв третье место. Артур Конан Дойль отдавал себе отчет, что счастливая пара будет оставаться таковой при условии, что каждый из двоих останется воином и своими напряженными усилиями будет каждый день отвоевывать счастье. Он сражался за то, чтобы их совместная жизнь преждевременно не покрылась плесенью обыденности, и отменная физическая форма мужчины, несомненно, играла в этом далеко не последнюю роль. Жена отвечала ему неизменным вниманием, кстати также поддерживая себя в высоком тонусе. Но краеугольным камнем их отношений оставалась ее искренняя глубокая заинтересованность его деятельностью. Он рассказывал жене обо всем, что пишет и о чем собирается писать, и ее участие в круговороте литературных событий являлось вовсе не вынужденным присутствием сторонника, а оживленным диалогом человека, досконально знающего, о чем идет речь. Как и ожидал Артур Конан Дойль, вместе они составляли самодостаточный союз. Им никто не был нужен. Всякий, кто рискнул бы навязаться им в компанию, ощутил бы себя лишним, мешающим их динамичным, порой даже несколько экзальтированным отношениям. Как бы ни была сильна горечь, порожденная уходом Луизы, с Лекки они составляли чудесную пару, которой можно было любоваться на любом отрезке их совместной жизни. Вместе они совершили немало занимательных путешествий, наиболее запоминающимися из которых оказались совместные поездки в Соединенные Штаты Америки, Австралию и Африку. Немаловажным штрихом к портрету семьи может стать упоминание о том, что в двух последних путешествиях его сопровождала не только жена, но и дети.

Стабильность и ровный характер отношений этих двух людей оказались тем более важными, что и ко времени наивысшего пика всемирной писательской славы Артур Конан Дойль не обрел собственной духовной философии. С таким выводом Джона Диксона Карра нельзя не согласиться, ибо, держа в плену своих произведений весь читающий мир, Конан Дойль оперировал совершенными умозаключениями, безупречным построением сюжетов, сбивающей с ног логикой, но не жизненной концепцией, которую читатель мог бы взять на вооружение. Он не был философом, но шел к этому медленным черепашьим шагом, обнаружив, что в преклонном возрасте стал ярым приверженцем спиритизма. Тут уже Джин продемонстрировала способность оградить мужа от острых языков, не только поддержав его, но и заставив себя поверить в таинство мистических обрядов.

Те, кто знакомился с жизнью этой замечательной семьи, не мог не отметить эмоциональности отношений мужа и жены, их неиссякаемых чувств друг к другу и желания эти чувства проявлять. Чем сложнее оказывались жизненные штормы для всего окружающего мира, чем яростнее бушевали войны и болезни, тем больше внимания они уделяли друг другу. В напряженные, темные для нации дни они превращались в единую сжатую и настороженную силу, предназначенную для поддержки любви и семьи. Вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что эти люди научились любить друг друга. Являясь в течение всей жизни неутомимым литературным тружеником, Артур Конан Дойль остался в памяти потомков еще и упорным возделывателем нивы любви, которая одарила его несравненным цветением, потоками успокоительного света и могучим действием космической энергии. До последнего дня отца семейства не покидало ощущение пьянящего счастья, и он ушел из этого мира со счастливой детской улыбкой на устах, подобно младенцу, только пришедшему в мир. До последней секунды его руки находились в руках жены и сына, а последние слова были обращены к неутомимой спутнице жизни, которую он, умирающий, ласково назвал лучшей из сиделок…

Ярослав Мудрый и Ирина

Хочу сначала объявить, что выше всего буду ставить Ярицлейва конунга [князя Ярослава].

Брак новгородского князя Ярослава и скандинавской принцессы Ингигерд является не результатом слепого выбора внезапно воспылавших любовью сердец, а следствием цепи могущественных случайностей и ненасытного стремления к власти воителей того времени. Но мужчина и женщина, которым суждено было прожить вместе более тридцати лет, настолько четко выкристаллизовали свои миссии, настолько тонко прониклись взаимодополняющей силой своего неожиданного союза, что, кажется, сумели зажечь огонь любви, пронеся его сквозь толщу бушующего времени, наполненного опасностями войны и подспудными вызовами мнимого спокойствия. Спустя века весьма сложно воссоздать точные оттенки взаимоотношений, но, возможно, нюансы не так важны: разве есть большая разница для замерзающего в том, что согреет его – жар потрескивающего костра или мягкое тепло искусственного камина? Не стоит сомневаться в том, что сходное миропонимание оказалось отражением княжеского воспитания обоих. Вместе Ярослав и Ирина прожили долгую, богатую событиями и испытаниями жизнь; смерть-разлучница забрала сначала Ирину, а через три или четыре года простился с миром и Ярослав Мудрый. Возможно, пыль столетий скрывает негативные стороны отношений этой пары. Не исключено, что их «счастливый брак» является преувеличением склонных к гиперболизации летописцев, но то, что семейный корабль киевского князя и высокородной представительницы шведского двора удачно скользил по волнам времени, не вызывает никакого сомнения. Как и то, что «эластичность» взаимоотношений Ярослава Мудрого и Ирины достойна пристального внимания всех тех, кто искренне стремится обрести семейную гармонию.

Формирование мировоззрения Ярослава происходило в двусмысленных и даже крайне неблагоприятных для юной психики условиях. Похоже, что мировоззренческий код, объясняющий мотивацию многих нестандартных поступков князя, следует искать в отношениях его родителей, вернее, в глубинных противоречиях между ними. Его мать Рогнеда в юности была безжалостно и цинично изнасилована его отцом за отказ выйти за него замуж и за то, что назвала его «робичичем», то есть сыном рабыни (Владимир был сыном князя Святослава и Малуши – девочки, оставленной княгиней Ольгой в живых после расправы над коростянским мятежным князем Малом). Мрачную картину психического зверства довершил тот факт, что надругался завоеватель над своей будущей женой на глазах у ее родителей, убитых после этого с жестокостью средневекового язычника. Ярослав не мог не знать этого эпизода из жизни своих родителей, а сопровождавшее всю последующую жизнь матери сосредоточенное и удручающее спокойствие, казалось, являлось отпечатком неутолимой жажды мщения. И в более поздних отношениях родителей не было и тени романтики. Матери отводилась роль дикой плененной кошки, которую впускают в дом только для того, чтобы, насладившись игрой с нею, снова отправить восвояси, в клетку. Отец казался ему похожим на льва, царя зверей, раздающего как блага, так и наказания в зависимости от своего переменчивого настроения. Скорее всего, Эдипов комплекс гигантской разрушительной силы сотрясал динамично развивающийся разум Ярослава, подобно тому как землетрясение проверяет землю на прочность. Но наряду с тайным желанием вступиться за мать маленькое сердце разрывал на части ужас перед гневом отца-чудовища, казавшегося всесильным. Следствием тяжелых, как кошмарные сны, ощущений опасности и бессилия пред ним маленького беззащитного ребенка стала приглушенность его собственного «я» и неуверенность в собственных силах. Из всего многочисленного потомства Владимира и Рогнеды Ярослав дольше всех находился при матери, и, надо полагать, женская акцентуация в нем присутствовала несоизмеримо больше, чем в братьях. Привязавшись к матери сильнее остальных, он вышел в мир более нежным и, возможно, мягкотелым. Причина этого кроется и в доставшейся ему от судьбы удручающей хромоте, из-за которой его долго не начинали обучать воинским премудростям. В то время когда трех-четырехлетние сверстники Ярослава объезжали лошадей и готовились к посвящению в воины, физически слабый мальчик все еще находился в исключительно женском окружении. Но по этой же причине он приобрел опыт общения с противоположным полом. Близость к матери и сестрам, их заботливость и опека научили его быть внимательным и чутким к окружающему миру, относиться к женщинам с терпимостью и пониманием; отсюда и его глубокая братская привязанность к сестре Предславе, которая впоследствии спасла князю жизнь. Он определенно не желал, да и не мог походить на отца, казавшегося слишком свирепым и не в меру разнузданным. Все, что он делал в будущем как мужчина, являлось борьбой между тайным желанием копировать отца и неприязнью к нему. Поиск собственного «я» протекал под давлением принципов кочевых завоевателей с доминирующим образом родителя и жаждой новых форм мужественности, к которым он никак не мог приобщиться самостоятельно.