Анатолий Вишневский - Перехваченные письма. Роман-коллаж Страница 3

В первые дни я с трудом находила дорогу в доме, но Кот освоился очень быстро, и я повсюду следовала за ним, пользуясь тем, что у меня еще не было гувернантки.

Кот вообще развивался очень быстро. В девять лет он писал стихи и маленькие рассказы. Он знал все обо всем. Как-то мы были в Елизаветинском монастыре, основанном моей бабушкой, и местный священник о. Димитрий повел нас в церковь поклониться чудотворной иконе. А Кот потянул меня к другой иконе неподалеку от алтаря и сказал, что на ней нарисованы все наши святые. «И святая Ирина здесь?» – спросила я. «Ну конечно», – ответил он и показал св. Николая, св. Елизавету, св. Ирину, св. Веру (имя моей матери), св. Димитрия (мой отец) и т. д. – всех на одной большой иконе.

Кот объяснял мне, как богат наш дядя Федор (князь Куракин, брат моей бабушки), у которого мы обычно останавливались, проезжая через Москву. «Знаешь, – говорил он, – ножи, вилки и ложки у него не серебряные, как у нас, а золотые». И однажды, когда стол был накрыт к обеду, а слуг не было поблизости, он привел меня в столовую, чтобы доказать это. «Серебро» и в самом деле было позолоченным. Затем, когда все были за обедом, он продолжил свои изыскания. «Хочешь знать, что у дяди Феди под кроватью? – спросил он. – Все – из чистого серебра». И снова мы отправились, чтобы воочию увидеть это чудо.

Когда дядя Федя умер, он оставил моей матери 250 тысяч рублей. Кот снова быстро объяснил мне: «Ты понимаешь, сколько это? Четверть миллиона! Это очень много». Меня не слишком занимало наследство, но мне нравилась большая, в рост человека, картина, которую перевезли в наш дом и которую я так любила в Степановском – «Начало охоты». Тогда же моя другая бабушка, графиня Татищева, решила отдать папе Варганово, а для своих дочерей купить небольшую сельскую усадьбу под Москвой и поселиться там с ними.

Николай Татищев – матери

Из писем октября 1918

37-й день

Милая Мама. Так как ты, вероятно, не получила ни одного из моих посланий из 58№[3], то поздравляю тебя вторично со всеми семейными праздниками и очень благодарю за посылки, особенно книги, выбор которых оказался очень удачным, несмотря на то, что теперь их так трудно доставать. Мне страшно понравился последний хлеб, не московский ли это? Из последних продуктов мы особенно благодарим за кашу, которая так вкусна и питательна. Если наладится с Херсонской улицей, может быть ее можно будет посылать еще в большем количестве, – она как будто не портится и не высыхает несколько дней.

Как в Москве? Пострадал ли там кто-нибудь из знакомых, напр., Петр? Тоже интересно бы узнать судьбу Лориса и Ерм. – неужели они все еще сидят в том отвратительном мешке? Мы понемногу восстановляем свои силы. У папа, впрочем, за последние два дня небольшое повышение температуры – по вечерам 37 с десятыми и ломает; у меня два дня нормальная – по теперешним временам, т. е. 35,6 в среднем. Я лежу в компрессе и массу читаю. Кстати, относительно книг: так как ничего определенного просить, по-видимому, нельзя, то присылай, не стесняясь качеством, в таком же роде (в последний раз меня особенно порадовала «Психология масс» Лебона), если можно, классиков, напр., Плутарха.

Папа просит к пятнице папирос из его запаса и спичек.

У нас хорошее настроение, мы покойны и терпеливы, особенно когда не раздражают сожители по камере. Но мы их держим в ежовых, и уже заметны успехи: днем меньше болтовни и чавканья (при еде), ночью – храпенья.

Мне дают теперь по утрам сырое яйцо, хотя в общем пищу сократили: за обедом – 2 блюда (каши уже нет), за ужином одно. Но какая это благодать после известной клоаки, где отвратительные безбожники, вероятно, профанируя Евангелие, питали нас полселедкой и восьмушкой хлеба. Крепко целую тебя, Друга и бабушку, 100 комплиментов Ирине за лепешки, Ике за хлопоты. До свидания, хотя не смею надеяться на скорое. Я.

P. S. Со вчерашнего дня у нас топят, и теперь здесь совершенно тепло…

Только что послал тебе открытку законным образом. Твое письмо меня очень обрадовало, ибо ждать 13 дней не так уж трудно, тем более, что теперь у нас установилась тишина и можно спокойно заниматься литературой. Изучаю политическую экономию, книга оказалась очень удачна, это, кажется, лучшее руководство в России.

Итак, неужели до скорого свидания? Крепко целую тебя, бабушку (от здешней администрации слышно иногда о «попечительнице Нарышкиной»).

Очень благодарим тебя за сегодняшнюю посылку и также за предыдущую – форшмак был божественный. Очень также хорошо новое какао. Папа просит прислать янтарный мундштук, подаренный тобой в Вене. Если табак доставать легче, чем папиросы, то пришлите мне, пожалуйста, табаку и австрийскую (зеленую) трубку. Вчера я послал опять официальную открытку; к просьбам, изложенным в ней, добавляю еще одну: мы слышали, что в украинском посольстве можно доставать за плату газеты, может быть, вы попробуете это сделать и прислать нам в пятницу? Я много читаю, особенно Плутарха, который меня с каждым днем все более восхищает.

Нам опять наполнили камеру и стало несколько тесно; сидит какой-то Мордвинов, фабрикант, священники; из первой партии мы одни.

Если предположить, что нам всем скоро удастся эвакуироваться, то меня смущает вопрос относительно себя: ведь я призывного возраста и должен быть освобожден или поступать в Красную Армию. Существует ли какая-нибудь комбинация для решения и этого вопроса?

Я заметно поправился и чувствую себя довольно приятно все 24 часа за исключением периодов после repas[4], когда священники пьют чай с раздирающим чавканьем. Вижу приятные сны: вместо кошмаров в сентябрьские ночи всегда на одну тему (аресты, погоня, спасенье от преследованья) теперь мне снятся освобождение, Варганово и герои Плутарха. Празднуют ли лицеисты праздник и когда? Конечно, по старому стилю, т. е. в пятницу? Если увидишь кого-нибудь из них, напр., Лорисова, передай от меня поздравленье.

Из воспоминаний Ирины Голицыной

В 1913 году отмечалось трехсотлетие династии Романовых, и торжества должны были начаться в Ярославле.

Императорская семья прибывала на корабле, поэтому встреча должна была состояться внизу, на пристани. Мама, роскошно одетая, вся в драгоценностях, держала букет орхидей, привезенных накануне из Ниццы, чтобы преподнести его императрице, – это были ее любимые цветы.

Корабль Межень причалил. Несколько минут ожидания, и царь Николай, Император Российский, правитель одной седьмой части мира, по устланному ковром трапу сошел на набережную в сопровождении Ее Императорского Величества и их пятерых детей. Даже сейчас, когда я пишу это, мое сердце бьется быстрее, и мне кажется, что я снова стою среди толпящихся людей, созерцающих, молящихся и исполненных любви. Я увидела маму, идущую навстречу Императору и с глубоким реверансом вручающую свой букет. Ика сделала то же самое.

Это было похоже на ослепительный сон. Приветственные крики толпы, звуки гимна, всеобщая радость, наши сердца, рвущиеся к Богу в благодарственной молитве за то, что он дал нам нашего царя, такого простого, скромного и прекрасного. Я вернулась домой потрясенная.

Императорская семья провела ночь на своем корабле. На следующее утро императорские гости и их свита, вместе с моими родителями и Икой, отбыли в Ростов. В какой-то момент Император подошел к ним и спросил у Ики, не устала ли она вчера. Ика молчала, но мама, стоявшая рядом, спасла положение и ответила за нее. Когда потом родители спросили Ику, почему она не ответила Императору, она сказала: «Я не поняла, что он обращается ко мне, я думала, он спрашивает кого-то другого». Хорошо понимаю ее ошеломление, я испытывала то же, хотя и наблюдала все на расстоянии.

Дмитрий Татищев – Вере Татищевой

Из писем ноября 1918

Дорогая моя Вера, пользуюсь тем, что милая сестра обещала завтра, в воскресенье, доставить тебе это письмо, чтобы рассказать, каково наше настроение после годовщины, не принесшей нам освобождения.

Мы не унываем, во-первых, потому, что несомненно, по манифесту, некоторые должны быть выпущены, а между тем никого из находящихся с нами в больнице 60 с лишком человек еще не выпустили, это мы приписываем безумному хаосу, царящему во всех отраслях управления, и ожидаем, что освобождение последует в ближайшие дни. Но мы с Николаем не уверены, что попадем в число подлежащих освобождению, в особенности я, думаю, вряд ли попаду. Даже и это не особенно меня бы угнетало, если бы я был спокоен за вас, но ужасно, что, мне сдается, тебе очень трудно. Кажется все дорожает неимоверно, а у тебя с деньгами очень плохо. Пожалуйста, не стесняйся и продавай бронзу за сколько бы ни дали. Конечно, надо иметь в виду, что если после выпуска надо немедленно будет уезжать, то нужно иметь деньги для выезда.

Должен сказать, что мы с Николаем никогда не решимся оба уехать и оставить вас здесь, ибо бывали случаи, что за скрывшихся арестовывали членов семьи, даже женщин. Поэтому вот что, по-моему, необходимо сделать, не откладывая. Так как нет никаких причин властям предержащим задерживать вас здесь и не выпускать из пределов Совдепии, то надо сейчас же начать хлопотать о получении для вас разрешения на выезд, на Украину ли, в Финляндию, одним словом, куда ты думаешь нам надо будет направиться. Когда у вас будет разрешение, то мы спокойно можем уехать, если и не вместе, то хотя бы приблизительно одновременно.