Амалия Григорян - Воспоминание об эвакуации во время Второй мировой войны Страница 3

В больницу ко мне некому было приходить, в то время как других навещали родственники, приносили передачи, беседовали, делили с ними тревогу и печаль тяжелого времени, и тем самым как-то облегчали их состояние. А я одиноко смотрела на дверь в безнадежном ожидании, с глазами, полными слез. Вспоминала, как при рождении первых детей Христофор каждый день приходил ко мне и приносил передачи, письма, интересовался состоянием моим и ребенка, говорил с врачами. Всего этого теперь не было. К тому же от Христофора не получала писем. Потом только я узнала, что одно письмо лежало на почте: некому было принести. Правда, Анастасия Алексеевна работала начальником почтового отделения железной дороги. Но она настолько была все это время перегружена, что не могла ни навестить меня, ни принести письма.

Обстановка на фронте становилась тревожнее. Радио приносило печальные вести. Несмотря на все усилия, наши войска не могли остановить грозный натиск немцев. Позже, из письма Христофора я узнала, что он в Москве, и пока неизвестно, на какой фронт его пошлют. Находясь в больнице, я думала и о том, каково сейчас положение наших родных. Для Армении не исключалась опасность со стороны турецкой границы. Турки были союзниками немцев и могли в любой момент напасть на Армению. В этом случае нашим пришлось бы пережить более суровые дни, чем в 18—20 годах.

Все это настолько угнетало и изнуряло меня духовно, что от такого напряженного нервного состояния груди мои высохли, и ребенок остался без грудного молока. В больнице пролежала недолго. Вернулась домой. Надо было найти возможность прокормить детей. Договорилась с женщиной, у которой была корова. В первое время она продавала молоко за деньги, а потом отказалась: отдавала молоко тем, кто приносил корове корм. Я была вынуждена пойти в заготзерно (отдел заготовок зерна), упросила выписать 500 кг отрубей и перевезти их хозяйке коровы. В день я брала литр молока. Пол-литра давала двум старшим детям, а остальное новорожденному Юре. Всего я взяла 20 литров. А потом хозяйка коровы окончательно отказалась давать нам молоко. После этого я стала доставать молоко благодаря шитью по заказам.

Настали холодные дни. Кончилось топливо, топить печку было нечем, температура ночью в комнате опускалась до 4—5°, днем поднималась до 9—10°. Как при такой температуре шить, как уберечь детей от холода? К кому только я не обращалась за помощью, увы, все отказывали, удовлетворить просьбу не могли. Должна сказать, что у наших знакомых в городе мужья почти все ушли на фронт. Написала письмо в Сталинград, депутату Верховного Совета Зименкову. Через 3 дня по решению руководства, где ранее мне отказывали, мотивируя отсутствием средств доставки, дрова привезли прямо к нам домой.

В эти дни в город постоянно привозили с фронта раненых. Военкомат поручил женщинам помочь выносить раненых из вагонов, чтобы потом на машинах перевезти их в госпитали. Я тоже приняла участие в этом. Мы несли из дома различные предметы, вещи, ковры, чтобы обставить палаты. Несли подушки, цветы и т. п. А дома шили и штопали солдатское белье. Кроме того, из артелей, которые были перегружены заказами на воинскую одежду, брали выкроенные простыни, наволочки и т.п., дома дошивали и сдавали. Так весь день проходил в постоянно напряженной работе. Письма от Христофора всегда приходили с опозданием. Писал с передовой, а то и из госпиталя. Он обнадеживал меня, интересовался моим состоянием и жизнью детей, уверял, что враг будет разбит, что мы скоро победим. Приходили письма и из Армении. Родственники звали к себе, чтоб хоть кое-как облегчить мое положение. Но чтобы ехать в Армению в военное время, тем более в приграничный город Ленинакан, нужен был пропуск, который можно было получить только по запросу с места. Я написала Васаку, чтобы прислал нам вызов. Он выслал все, что требовалось. Однако ситуация в городе все более ухудшалась, и стало труднее получать разрешение, пропуск на выезд.

Школы и больницы были переполнены ранеными. В город все больше прибывало переселенцев. В милиции люди днями простаивали в очереди на прием. У начальника милиции было множество дел, в том числе и обустройство беженцев. И все же мне, наконец, удалось получить пропуск. Стала собираться в дорогу. Была проблема, что же взять с собой в дорогу? Конечно, прежде всего, одежду, особенно теплую, обувь, еду, но решила непременно взять с собой и швейную машинку. Хоть она была очень тяжела, но помогала бы мне зарабатывать шитьем на пропитание. Действительно, польза от нее оказалась огромной.

Как-то, выйдя из дома, увидела на улице плотные ряды военных какой-то части. Подошла к ограде узнать, кто они, откуда приехали. Думала, может среди солдат окажутся мои родные. Я заметила, что один смуглый солдат внимательно смотрит на меня. Подошла к нему, спросила: «Нет ли среди вас армян?» Солдат громко позвал: «Вараздат! Гарегин! Мигран!..» и шесть армян-солдат вышли из строя. Один сразу подошел к нам, обнял Леву, прижал к груди, поцеловал и сказал, что Лева похож на его сына, которого он оставил дома. Из родственников моих в строю никого не оказалось. Я и соседки поспешили домой за продуктами, чтобы угостить солдат. Но те, то ли были сыты, то ли не хотели лишать нас куска хлеба, однако отказались от продуктов. Вскоре часть ушла на фронт, а я, всякий раз, проходя мимо госпиталя, расспрашивала, нет ли среди раненых кого-нибудь из родственников. Таковых не оказалось.

Однажды на вокзал прибыл состав, полный осиротевших детей. Местным жителям предложили взять их к себе на воспитание. Но время было тяжелое, фронт был почти рядом. Взяли только 14 детей. Детей отдавали с осторожностью. Желающие взять детей стояли возле дверей вагона, издали определяли, кого бы взять. Воспитательницы говорили выбранному ребенку, что за ним пришла мать, и ребенок радостно бросался в объятья незнакомой женщины, называя ее мамой. Это были дети, родители которых погибли во время бомбежки или были угнаны немцами в Германию на принудительные работы. Дети были так напуганы и растеряны, что искренне принимали за матерей этих женщин. Составы без конца привозили таких детей. В их числе оказались и голодные дети из блокадного Ленинграда. Из одного такого состава, проходящего через Фролово, вынесли мертвых ребят. Их похоронили в одной братской могиле.

Бедствия войны все более давали о себе знать. Издали уже доносились раскаты орудийных залпов, в небе появлялись немецкие самолеты. Гудели сирены, предупреждая население о готовящемся очередном налете вражеской авиации.

Находясь в довольно сложной ситуации, я постоянно думала о пропуске для переезда в Армению. И вот, когда, наконец, летом сорок второго года я получила пропуск, оказалось, что движение поездов на юг прекратилось. Бои шли уже близко от нас. А тут еще Юра тяжело заболел токсическим поносом, и настолько ослаб и истощился, что когда я брала его на руки, он не мог самостоятельно держать головку и беспомощно клал ее мне на плечо. Лечить его было трудно, достать лекарства было почти невозможно. Приходилось пользоваться домашними средствами.

1942 год. Редкая фотография. Сделана в ужасных условиях за несколько дней до бомбардировки Фролово. Юра сидит на коленях бабушки Мироновны, за ней – Анастасия Алексеевна, рядом я, с другой стороны – дети и Володя.

С трудом уговорили фотографа запечатлеть нас. Мало было надежд, что хоть когда-либо свидимся вновь.

Немцы уже бомбили города Сталинградской области. Опасность приближалась с часу на час. Что делать? Выехать из города стало невозможно. Вынуждена была остаться. Неля замечала мои переживания и слезы, и отказывалась идти во двор играть. Когда я уговаривала ее пойти, она говорила: «Если я пойду играть, ты не будешь дома одна плакать?» Я обещала не плакать, и тогда она выходила из дома. После этого я была всегда начеку, но как не старалась скрыть от детей мои переживания и страх, все равно они чувствовали это.

Бомбежка

22 июля 1942 года днем немцы начали бомбить г. Фролово. Я заранее предупредила детей, чтобы, услышав тревогу, они бежали домой, ко мне. В тот день дети играли во дворе. Лева и Неля, услышав сирену, сразу же прибежали домой. Я поспешила вынести из дома больного 11-месячного Юру. Бомбы взрывались где-то в районе вокзала. А дом наш находился совсем близко от него. Стали бомбить и центр города. Самолеты летали низко над городом и наводили ужас на людей, которые прятались, кто как мог, стараясь как-то спастись, защититься. В небольшой яме нашего двора, возле акации, я уложила детей, а сама, распростерла руки, укрывая их от возможных осколков. Малыши от страха дрожали. Будучи от природы трусливой, я почему-то в эти страшные минуты не терялась и думала только о том, как спасти детей. Это придавало мне силы, делало меня выносливее. Я успокаивала их, говорила, что немцы бомбят вокзал далеко от нас, что бомбежка скоро кончится, а с нами ничего не случится. Но между тем бомбы взрывались все ближе и ближе, и все сильнее слышался нарастающий рокот моторов. А когда от снаряда разлетелся соседский дом и осколки стекла и досок вперемежку с камнями и землей как град посыпались на нас, я совсем потеряла надежду на спасение. «Непременно погибнем», – первое, что мелькнуло в голове.