Ольга Таглина - Илья Репин Страница 3

В своей автобиографической книге «Далекое близкое» Илья Ефимович очень тепло и сердечно говорит о пребывании в Сиротино, о людях, с которыми там познакомился и подружился. «В Сиротине я имел успех со своими образами, – вспоминал он. – Я пользовался, конечно, необходимыми указаниями и канонами, по которым пишется всякое изображение святых или целых сцен (у каждого живописца сундучок наполнен гравюрами), и был поощряем доверием и интересом всего прихода и даже своего подрядчика, который хвалил меня не только из собственной заботы об успехе общего порядка, но и потому, что действительно любил живопись и сам был живописцем не без способностей.

Все мужики, и особенно староста Семен, побывали у меня на лесах и даже вблизи подолгу разглядывали мои образа, каких они прежде никогда не видывали. А я, подбадриваемый вниманием, ощутил в себе большую смелость и свободу творчества, и кисти мои вольно играли священными представлениями: я позволял себе смелые повороты и новые эффектные освещения сцен и отдельных фигур. Свежесть и яркость красок, необычная в религиозной живописи, была для меня обязательна, так как мои образа публика видела только снизу, на расстоянии трех-пяти сажен. Видевшие же работу близко у меня на лесах еще более дивились: как это издали «оказывается» так тонко и хорошо, хотя вблизи другое».

Особенный успех имела репинская «Мария Магдалина». Публику буквально очаровывали заплаканные глаза Магдалины.

В огромной работе над иконостасом принимало участие много мастеров, и Репин сумел со всеми подружиться. Хотя народ был разный – кто талантливый, а кто и откровенно бездарный. Одного из мастеров, успевшего поработать в Академии художеств, Репин тайком подправил. Старый мастер заметил репинскую «правку», но одобрил ее.

Илья работал с увлечением, забывая обо всем. Он даже как-то едва не упал с высоченных лесов на каменный пол церкви, когда писал «Святую Троицу», потому что у него была привычка отскакивать во время работы от изображаемого, чтобы посмотреть на него со стороны.

В Сиротино Репин приобрел бесценный опыт самостоятельной, большой работы.

К сожалению, судьба сиротинских икон художника, впрочем как и самой церкви, в которой он работал, печальна. Церковь разрушили во время Великой Отечественной войны и на этом месте построили военный аэродром. Иконы из нее передали местным крестьянам для хранения. Только некоторые из них сбереглись до наших дней, в частности иконы «Вознесение» и «Иисус в терновом венце».

Репин поступил в Академию в самом начале 1864 года, а окончил ее осенью 1871 года. За это время он трижды посетил Чугуев. Но первые три года Илья вообще не мог отлучиться из Петербурга – он экономил деньги. Лишь в 1866 году молодой художник, уже имевший немного свободных денег, отправился в дальнюю поездку. В родной город Репин вернулся с серебряной медалью и со званием «свободного художника».

Первые шаги в Петербурге были непростыми для него – он неуютно чувствовал себя «в холодном море жизни большого города, кишащего в каком-то бурном водовороте». Молодому человеку было страшно, как никогда в жизни, его давило жуткое одиночество в далеком, совершенно незнакомом месте. Но «Рубикон был перейден», и возврата назад не было.

Поначалу Репин поступил в рисовальную школу – там можно было заниматься только два вечера в неделю и утро воскресенья, в отличие от Академии художеств, где занятия шли каждый день с утра и до семи часов вечера.

Позже Илья Ефимович вспоминал, что главным лицом в рисовальной школе был директор Дьяконов. Высокий старик с белыми курчавыми волосами не останавливаясь величественно проходил иногда из своей директорской комнаты куда-то через все классы. Лицо его было так серьезно, что все замирали в семи классах и глядели на него. Одет он был во все черное, очень чисто и богато.

Об учителях рисовальной школы Репин отзывался восторженно: «У нас два учителя – Церм и Жуковский. Несколько рисунков Церма висят на стенах как оригиналы для подражания. Они нарисованы с таким совершенством великолепной техники и чистоты отделки, что на них всегда глазеют ученики, не оторвать глаз – дивная работа. Нигде не притерто: так чисто рассыпаются красивые штрихи, такая сила в темных местах…

Неужели это простыми руками на бумаге человек мог сделать! Какая чистота!!!

Вот, вероятно, про такие рисунки писал Персанов Яше Логвинову в Чугуев: «Рисуют – как печать». Да это лучше самой печати: я таких эстампов не видал еще. Чудо! Великолепно!..»

Молодой художник пытался подражать Церму, но безуспешно: ему казалось, что его собственные рисунки выглядели как будто грязнее и хуже. Неверие в собственную исключительность и гениальность, сомнение в своем законном первенстве осталось, в общем-то, в Репине навсегда. Он любил называть себя «посредственным тружеником» и всю жизнь ежедневным каторжным трудом отрабатывал свое громкое имя.

А пока Илья Ефимович самозабвенно работает, первый раз в жизни рисуя на бумаге – раньше ведь он писал иконы, образа, рисовал контуры с эстампов. Вскоре после поступления Репина в школу и недолгого рисования в классе орнаментов и масок наступил рождественский перерыв в занятиях. Все, что ученики рисовали в классах, оценивалось строгими учителями. Сначала Илья не нашел своей фамилии в списке. Но потом оказалось, что она стояла первой, а он от волнения просто ее не заметил.

Нельзя не отметить, какую роль в образовании Репина сыграл знаменитый русский художник Иван Николаевич Крамской.

Их первая встреча произошла в рисовальном классе. Позже Илья Ефимович вспоминал, что он увидел худощавого человека в черном сюртуке, входившего твердой походкой в класс, и никак не мог поверить, что это именно Крамской, ведь он представлял его себе совсем другим.

Худое скуластое лицо, черные гладкие волосы до плеч, жидкая бородка – так выглядел в то время Крамской. «Какие глаза! – восторгался Репин. – Не спрячешься, даром что маленькие и сидят глубоко во впалых орбитах; серые, светятся. Вот он остановился перед работой одного ученика. Какое серьезное лицо! Но голос приятный, задушевный, говорит с волнением… Ну и слушают же его! Даже работу побросали, стоят около, разинув рты, видно, что стараются запомнить каждое слово».

Остановившись перед работой Репина, Крамской заметил: «А, как хорошо! Прекрасно!» Потом поинтересовался: «Вы в первый раз здесь?» Затем он перешел к подробностям рисунка, отметил ошибки, дал Репину свой адрес и пригласил побывать у него.

Через несколько дней вечером Илья отправился на квартиру Крамского на Васильевском острове. Он позвонил, и ему ответили, что хозяина нет дома, но что через час он, вероятно, будет. Коротая время, Илья Ефимович бродил по бульвару Седьмой линии в надежде встретить Крамского, идущего домой. Потом он еще раз позвонил, но хозяина по-прежнему не было. Наконец, в третий раз его встретил Крамской и, улыбаясь, заметил: «А, знаю, знаю, вы приходили уже два раза. Это доказывает, что у вас есть характер – добиться своего».

Несмотря на позднее время, Крамской предложил Илье попить чаю и поговорить. За чаем он оживился, стал говорить о Христе. «Сначала я плохо понимал его, – признавался Репин. – Мне очень странным казался тон, которым он начал говорить о Христе: он говорил о нем, как о близком человеке. Но потом мне вдруг стала ясно и живо представляться эта глубокая драма на земле, эта действительная жизнь для других. «Да, да, конечно, – думал я, – ведь это было полное воплощение Бога на земле». И далее я был совершенно поражен этим живым воспроизведением душевной жизни Христа. И казалось, в жизнь свою я ничего интереснее этого не слыхал. Особенно искушение в пустыне».

Илья был глубоко потрясен беседой и долго оставался под впечатлением этого вечера. Он стал частым посетителем в доме Крамского. «Крамской бывал всегда так разнообразен и интересен в разговорах, что я часто уходил от него с головой, трещавшей от самых разнообразных вопросов, – вспоминал Илья Ефимович. – По вечерам он обыкновенно что-нибудь рисовал черным соусом: большею частью это были заказные портреты с фотографий».

Сдав осенью 1864 года вступительные экзамены, Репин поступил в Академию художеств. «Цепкость» молодого живописца, сумасшедшее трудолюбие и мечта о получении хорошего образования сделали его образцовым студентом. Первый год обучения Илья назвал «медовым годом счастья». За долгие годы мечтаний, стремлений, отчаяния он наконец попал в желанную среду, среду, в которой была возможность учиться, расти в духовном и профессиональном плане.

В середине шестидесятых годов XIX века академия была свободной, грязной, закоптелой, душной и тесной от разнородной толпы учащихся. В рисовальных классах нумерованных мест не хватало, ученики сидели даже на поленьях, кое-как положенных у самого пьедестала натурщика.

Однажды была задана тема: «Ангел смерти истребляет первенцев египетских». Репин задумал передать этот сюжет весьма реалистично. Вот как он об этом рассказывал: «Была, разумеется, изучена обстановка роскошных спален царевичей Египта: кровати их ставились на платформах из нескольких ступеней…