Михаил Кириллов - После войны Страница 3

Классным руководителем была учитель математики и завуч школы Алевтина Алексеевна Житникова – властная, строгая, но почему-то любимая всеми. «Маршал» школьной педагогики. Волосы у нее сзади были схвачены гребнем, а на носу сидели очки. Дети звали ее «старуха», хотя было ей всего 53 года. Началась новая школьная жизнь. Саша стал ходить в 4-й класс. Встречались на переменах.

Шереметьевская средняя школа была открыта задолго до войны. В ней учились ребята и из Хлебниково, и из Клязьмы, и из Лобни, и даже из Долгопрудного. Тогда еще не было аэропорта Шереметьево, место было тихое. В разное время Шереметьевка относилась административно к разным районам Московской области, в том числе в наше время к Краснополянскому. Недалеко протекал канал «Москва-Волга» и между мостом на Дмитров и железнодорожным мостом у Хлебниково простиралось водохранилище, где стояли корабли и яхты. За поселком располагались лес и кладбище. Хорошо помню большой участок на краю леса, занятый захоронениями убитых немцев (по- видимому, вывезенных с мест ближайших боев в 1941 году).

В конце сентября нас на один день сняли с уроков и отправили в местный колхоз. Шли пешком километров 5. Дали задание: собрать морковь с целого поля. Собирали в корзины. Баловались, носились, хохотали по пустякам, но задание выполнили. Приехали лошади с повозками, морковь погрузили и вывезли на усадьбу колхоза. И сами строем и с песнями отправились туда же. Всем хотелось есть. Нас ждали: в большом зале правления стояли столы. Женщины-колхозницы угостили нас свежим молоком с хлебом. Ограничений не было. А главное – очень благодарили за помощь: в колхозе после войны нехватало людей.

Были и занятия по военной подготовке. В то время их проводил бывший фронтовик с реальным боевым прошлым. В нашем воспитании его уроки-беседы были очень важными, хотя до некоторых ребят именно эта их ценность доходила не сразу. Занятия по физкультуре и по военной подготовке проводили в школьном дворе, так как спортзала не было. Среди прочих были и занятия по бросанию гранат. Оказалось, что это было непростое дело, и одной только силы здесь было недостаточно. Дальше и точнее всех гранатометание получалось у Юрки Федорова. А у меня – на троечку.

Среди педагогов школы только двое были мужчинами: директор и военрук.

Осенью всем ученикам делали уколы. Многие боялись. Помню, я даже стихотворение написал «На уколы становись!», призывающее уколов не бояться и «дружно уколоться». Это стихотворение висело на доске объявлений, все читали, и я стал знаменитостью. Это была первая публикация в моей жизни.

Учительницей литературы была очень грамотная, но тихая женщина. Звали ее Римма Сергеевна. Она все время мерзла и ходила в пуховом платке. Проходили Фонвизина. Ставили «Недоросль». Больше всего мне нравилось то место в книге, в котором Скотинин на полном скаку разбивает своей головой ворота и при этом сам остается невредимым. Вот лоб, так лоб! Решили поставить спектакль. Постановка разогнала скуку уроков. Вечерами оставались, продумывали сцены. Софью исполняла Аля Скобелева, Стародумом назначили Макарова, Милоном вызвалась Наташа Беляева, Скотинина играл Юрка Федоров, Митрофанушкой была Фролова, а мне поручили роль Кутейкина. Помните: «Аз же есмь червь, а не человек!» Попик такой. Я со своей задачей справился. Сколько было потрачено угля, румян, ваты и пакли. Спектакль имел успех.

На него по моему приглашению пришли Саша и даже Люся, приехавшая к нам из Москвы. Они сидели в зале. После спектакля Люсю заметила строгая Алевтина Алексеевна и как «чужую и маленькую» заставила одеться и выпроводила ее из школы, хотя та и пыталась объяснить, что она – «сестра артиста». Так и стояла Люся возле школы, обняв березку, освещенная светом из школьных окон. Плакала от обиды. Такой мы ее и нашли, когда стали искать. А позже все вместе добирались по темным улицам от школы до нашего дома на Пушкинской улице. Но слава согревала нас.

Как-то в газете «Правда» я прочел статью о Народно-освободительной армии Китая, в статье приводилась схема освобождения этой страны от войск Гоминдана. Я перерисовал эту схему на плотной бумаге и раскрасил цветными карандашами. На ней стрелками был изображено направление движения народных войск, стремившихся к берегам Японского моря. Отцу рисунок очень понравился, и он отнес его к себе на работу, на политзанятие. Там мое произведение так понравилось, что его оставили у руководителя. Отец попросил меня нарисовать схему еще раз, но я заупрямился, это же было творчество, и копия так хорошо уже не получилась бы. Мао-цзе-Дун был победоносен, за успехами китайских партизан стоял Советский Союз. Это знали все.

В конце 1947 г. я вступил в комсомол. Райком находился на станции Долгопрудная. В это же время я возглавил пионерскую дружину в нашей школе. У меня на рукаве были три красные полоски, и я по-прежнему носил красный галстук. Что мы делали? Ходили классами в ближний колхоз на Клязьму убирать овощи, помогали старикам, инвалидам и раненым фронтовикам в поселке, сажали деревья возле школы, помогали в библиотеке, ездили классами в Москву – в театры. И, конечно, проводили пионерские линейки и сборы. Народ был шумный, но дружный. Школа занимала громадное место в нашей детской жизни. Болтания на улицах практически не было. Грустно, что одеты мы были очень бедно и сытыми были не всегда, но разве это было главным.

Я и другие ребята из школы были делегатами 1-го Московского областного съезда пионеров, который проходил в Большом театре. Все места в зале были заняты. Мы сидели где-то в ложах, но видно и слышно было очень хорошо. Руководил съездом старый большевик Подвойский, один из руководителей Великой Октябрьской социалистической революции в Петрограде, работавший с Лениным в Смольном. После съезда был концерт. Но нашей делегации пришлось уйти пораньше, так как до Шереметьевки нужно было добираться поездом.

В школе был кабинет директора. Звали директора Павел Иванович Букринский. На лацкане пиджака у него был привинчен орден Красной Звезды. Мы знали, что он фронтовик. Забот у него было много: ремонт крыши, отопление, туалеты и учебный процесс. Рядом на первом этаже одну из комнат занимала учительская. Была и библиотека.

В углу здания была небольшая коморка, где жила старенькая уборщица – баба Нюша. Было известно, что она прожила в школе всю войну. Фронт проходил недалеко от Шереметьевки, и школа пострадала. У бабы Нюши не было семьи. После войны она получила пенсию. Школа выделила ей эту комнатку с одним окном для пожизненного пользования. Ребята ее очень любили, заходили к ней, угощались чаем или спасались от завуча в трудную минуту. В общем, это был наш человек.

Постепенно определился круг моих симпатий. Из ребят это были Юрка Колотушкин и Боря Шеломанов, Юрка Федоров и Саша Пушкин. Юрка был общий любимец, озорной заводила. Боря, напротив, был вдумчивым и спокойным, несколько медлительным мальчиком. Мы с ним вечерами вместе возвращались домой: его улица была на одну ближе к школе. О многом говорили. Возникали общие оценки. Он хорошо слушал. Нам вместе было интересно. Юрка Федоров был хороший товарищ, хотя грубоват. Наташу Беляеву, увлекавшуюся биологией, необыкновенно открытую и бесхитростную девочку, он почему-то называл «лярва». Это напоминало мне похожее ругательное слово. Только спустя годы я узнал, что «лярва» – это личинка. Это было гениальное предвидение, так как Наташа, единственная из нас, защитила диссертацию по биологии и всю жизнь моталась по стране, изучая и контролируя ее фауну. Саша Пушкин был большой как Пьер Безухов, очень спокойный и добрый. Отчество его было не Сергеевич, а Васильевич, и стихов он не писал.

Из девочек это были Аля Скобелева и Таня Кузяева. Таня была старостой класса. Ее уважали. Она мне немного нравилась и как-то, когда мы были возле Большого театра (ездили всем классом в Москву), я сказал ей, что если бы в ней были еще нежность Али и общительность Тамары Еськовой, то я бы мог в нее влюбиться. Она мне ответила, что она не сборная солянка, а просто Таня, но что ей этого вполне достаточно. А также, что влюбчивость – не самое надежное достоинство. Это отрезвляло.

Аля была девочкой интересной, несколько амбициозной, как теперь бы сказали, умной и милой. Если представить ее в цвете, как это мне присуще, то это – акварель «бело- розовое с голубым». Я ловил себя на том, что мне все время хочется на нее смотреть. Как за партой сидит, как голову склонила, как слушает на уроке. Она была первой из девочек в классе, которая стала носить капроновые чулки. Школа-то была поселковая. Девчонки с ней не очень дружили. Может быть, потому, что немного задавалась? Наверное, она ко мне неплохо относилась, так как однажды Юрка Колотушкин, который ей симпатизировал, сказал мне с завистью: «Ну что в тебе такого!? Глаза? Брови?» А я и не знал. Симпатия моя к Але то возникала, то таяла. Как летнее облачко.