Аркадий Ваксберг - Лиля Брик. Жизнь и судьба Страница 3

Ей льстило его внимание, но Ося был вовсе не первым, кто пробудил в ней бурные чувства. Не первым и — в то время — не главным. Едва-едва сформировавшись, Лиля стала привлекать к себе мужское внимание, притом отнюдь не юнцов. Еще гимназисткой она ощутила свою безграничную власть над сердцами, которая лишала рассудка, казалось бы, трезвых, имеющих жизненный опыт людей.

Все дошедшие до нас скупые свидетельства убедительно подтверждают: у своих обожателей Лиля вызывала вовсе не платонические, не возвышенные, не романтические, а вполне земные, плотские чувства. Туманивший разум эротический угар настигал даже тех, кто раньше был вполне равнодушен к каким бы то ни было женским чарам. Осознание магии, которой она обладала, не затрачивая при этом для своих неизменных побед ни малейших усилий, определило навсегда ее линию жизни, внушив — с полным на то основанием — убежденность в своем всемогуществе. Устоять перед ней так и не смог ни один (почти ни один!) мужчина, на которого Лиля обращала свой взор.

Вряд ли случайно она засекретила перед смертью свой интимный дневник — именно ту его часть, которая охватывала, казалось бы, самый невинный период человеческой жизни: первые двадцать с чем-то лет. Разрешила читать потомкам все остальное, а на юные годы решительно наложила табу. Вероятно, слишком бурная юность и ранняя молодость не вполне сочетались с тем обликом, который сложился позднее. Который хотелось бы ей сохранить в памяти будущих поколений. Который дал ей возможность и право обрасти массой справедливых и дутых легенд.

Напрасно! В этих банальных и пылких романах нет ничего постыдного а мелькание обожателей без имен и без облика помогает постигнуть хоть какие-то грани загадочной личности, вызывавшей к себе и безмерную любовь, и безмерную ненависть, но никого — до самой кончины — не оставившей равнодушным.

Еще в гимназии говорили о ее литературной одаренности, друзьям и знакомым родители с гордостью читали школьные сочинения Лилички, в которых явственно ощущались глубокие знания, небанальность мышления и вполне самобытный стиль. Могло ли прийти кому-либо в голову, что эрудицией и самобытностью обладала — в ту пору хотя бы — отнюдь не она, а учитель словесности, без памяти влюбленный в нее и выполнявший любую ее прихоть? Он-то и писал те самые сочинения, которые приводили в восторг Лилиных близких.

Поклонники сменяли друг друга, она не успела их всех толком запомнить, и годы спустя, ретроспективно восстанавливая — в дневниковых записях с обратной датой — этапы своих амурных побед, путала очередность, с которой эти поклонники возни кали и исчезали, путала даты и даже, кажется, имена... Ее броская, манящая красота нимфетки, стремительно превращавшейся в женщину, глаза, которые все, не сговариваясь, называли «божественными», «жаркими» «колдовскими», «торжественными», «сияющими», «магнитными», волосы с медным отливом, как у сказочной Суламифи, загадочная улыбка, всем сулившая несбыточные надежды, уравнивали в страсти и давних друзей, и новых знакомых, и даже случайных спутников по дальним и ближним поездкам.

Молодые богачи, которых сегодня назвали бы «новыми русскими», вымаливали «час наедине» и за него готовы были выложить чуть ли не миллион. Блистательный офицер, с которым она познакомилась в поезде, собирался тут же стреляться, получив отказ в поцелуе. Модный режиссер соперничал с модным художником за право на ее отчетные чувства. Сам Федор Шаляпин, которому были, пожалуй, доступны все красавицы мира, обратил благосклонный взор еще на Лилю-подростка и пригласил на спектакль. Люди театра знали, сколь точен был, как правило, выбор певца и что именно должно было следовать за приглашением в ложу. К счастью, на этот раз обошлось, иначе, возможно, жизнь блистательной барышни сложилась бы совершенно иначе.

В промежутке между очередными ее увлечениями произошла еще одна встреча с Осей. Он сделал ей предложение — и был отвергнут. Считается, что тогда она еще не была уверена в искренности и силе его любви. На простецком бытовом жаргоне это зовется иначе: еще не перебесилась.

Следить за поведением дочерей всегда считалось долгом и привилегией матери. Отец, похоже, смирился с реальностью — он терпел и страдал, Зато мать делала выводы и принимала меры, подобные тем, которые предпринимались и в других благородных семействах, где взрослеющие девочки откалывали, случалось, еще и не такие коленца.

Лиля охотно бралась за учебу, но, быстро заскучав от повседневной рутины, легко о ней забывала. Математический факультет Высших женских курсов, куда она поступила по влечению, оказался ей чужд совершенно. Московский архитектурный институт, на который Лиля сменила постылую математику, был ближе ее душе, ни овладение этой профессией требует терпения и самоотдачи — ни то ни другое ее не прельщало. Какое-то время она проучилась в Мюнхене, стремясь овладеть профессией скульптора, и, как выяснилось впоследствии, достигла в этом занятии определенных успехов. Но учеба не могла заменить того, что было куда интересней: любовные приключения, пылкие клятвы, тайные свидания, разрывы и новые встречи. Они, и только они, отнимали все время. Занимали все мысли. Куда уж тут до учебы!..

Мать, однако, не теряла надежды увести Лилю с греховной тропы простейшим, испытанным способом: отослать свою дочь в другие края, в иную среду, подальше от тех, кто ее совращал или только хотел совратить. Это был столь же наивный, сколь и отчаянный шаг: другая география не означала другой биографии, на любых широтах и в любой среде Лиля продолжала оставаться самою собой. Хозяин отеля на глазах у матери домогался ее благосклонности. Бельгийский студент устраивал сцены ревности ничуть не менее яростно, чем его русские сверстники. Венцом всего оказалась поездка к бабушке в польский город Катовице.

Бабушку заранее предупредили об опасности, которой подвержена внучка, и попросили не спускать с нее глаз. Замкнутая в домашнем пространстве, под бдительным бабушкиным присмотром, казалось, Лиля была ограждена от любых домогательств. Увы!.. Сразить очередную жертву она могла, не выходя на улицу.

В нее страстно влюбился родной дядя, — влюбился настолько, что требовал не просто взаимности, а супружеского союза, благо законы иудейской религии не содержали на этот счет никаких запретов. Помехой могла стать разве что та же бабушка «невесты» (она же мать «жениха»), но потерявший голову дядя ручался за то, что преодолеет и этот барьер. Убежище превратилось в ловушку. V' Елены Юльевны не осталось другого выхода, кроме как срочно востребовать дочь обратно.

Оставить дочь совершенно без дела мать не могла. Нашли учителя фортепиано, который начал давать Лиле уроки музыки на дому. В перерыве между гаммами она согрешила с ним прямо в комнате для уроков (вроде бы в тот момент, когда сестра «совратителя» мыла на кухне посуду), тут же его возненавидела и тотчас отвергла. От прочих — бесчисленных и мимолетных — ее увлечений этот роман отличался, по крайней мере, одним: его результатом стала беременность.