Михаил Шрейдер - НКВД изнутри. Записки чекиста Страница 3

Письмо МК партии обсуждалось на партсобрании в ОГПУ. Выступавшие (а их было много) резко критиковали поведение членов райкома и буквально обрушивались на Дерибаса, Погребинского и Фриновского, но никто ни единым словом не обмолвился о Ягоде.

Я в своем выступлении, в частности, заметил в отношении Погребинского, что он хотя и способный работник, но явно зарвался и переоценивает свои возможности и что Ягода незаслуженно продвигает его по служебной лестнице, а также неизвестно за что наградил его знаком «Почетный чекист».[9]

Затем я высказал возмущение тем, что руководители ОГПУ, и в частности Ягода, которому партия доверила раскрытие антисоветских заговоров, могли допустить буквально у себя под носом такое разложение. Мое выступление вызвало бурное одобрение присутствующих, особенно галерки, а Ягода затаил на меня злобу на всю жизнь.

Под давлением партийной общественности Ягода тогда был вынужден убрать из центрального аппарата своих любимцев, Фриновского и Погребинского, и отправил их на периферию полномочными представителями ОГПУ — Фриновского в Азербайджан, а Погребинского в Башкирию.

Но это были уже последние отзвуки былой демократии: если при Дзержинском всегда поддерживалась критика даже в адрес самого высокого начальства, то Ягода рассматривал малейшее критическое замечание чуть ли не как подрыв мощи органов.

Несколько слов еще об одном любимце Ягоды — Буланове, с которым я познакомился во время работы в секретном отделе ОГПУ в 1923–24 гг. Когда вместо перешедшего на работу в управление делами ЦК ВКП(б) Т. П. Самсонова начальником секретного отдела ОГПУ был назначен Дерибас, он перевел на должность секретаря отдела Буланова, работавшего раньше помощником начальника 9-го отделения. Буланов же по непонятным для меня и по сей день причинам пригласил меня к себе в помощники (вторым помощником был Вася Узлов — хороший, скромный парень и старательный работник). Я пытался отказаться, говоря, что не стану холуй-ничать и носить чай Дерибасу, но Буланов заверил меня, что обязанности мои будут совсем другими: я буду заниматься распределением денежных фондов вместе с Хржонщем,[10] также работником 9-го отделения.

Некоторое время все шло более или менее гладко. Однако с первых же дней совместной работы я убедился, что Буланов — неприятный, неискренний человек и типичный карьерист. Перед Дерибасом и другим высоким начальством он всячески подхалимничал, стараясь выслужиться, а к нижестоящим сотрудникам относился пренебрежительно, по-барски. Правда, со мною он старался быть любезным, побаиваясь, видимо, моих резких выступлений на партсобраниях как секретаря комсомольской ячейки.

На первых же порах у меня с Булановым начались мелкие столкновения. Он пытался нажимать на меня в части неравномерного распределения средств по отделениям, стараясь больше выделить своему бывшему начальнику. Я же отстаивал распределение средств в зависимости от проводимых отделениями операций. Было ясно, что долго работать вместе мы не сможем, но вскоре я заболел и почти на год вышел из строя.

Заняв пост секретаря коллегии ОГПУ, Буланов своим неприкрытым подхалимажем в адрес Ягоды добился его полного доверия и стал, по существу, его первым помощником. Он по своему усмотрению представлял к награждению знаком «Почетный чекист» за всевозможные «доблести», подчас совершенно не связанные с оперативной работой, хозяйничал в кладовых ОГПУ, где хранились ценности, изъятые у спекулянтов и валютчиков. Часть этих ценностей он раздавал по своему усмотрению женам высокопоставленных работников ОГПУ — Паукера,[11] Лурье, Успенского и других, а также ближайшим своим холуям вроде Макса Станиславского.[12]

Мне не доводилось бывать в квартирах высшего начсостава ОГПУ (за исключением Л. Г. Миронова,[13] который жил очень скромно), но однажды, попав домой к Станиславскому, бывшему в то время начальником одного из отделений экономического управления ОГПУ, я был поражен невиданно роскошной обстановкой — мебелью, хрусталем и т. п. Все это, естественно, не могло быть приобретено на зарплату и было, видимо, булановским даром за верноподданничество.

Для характеристики неограниченных полномочий Буланова приведу характерный эпизод, случившийся, кажется, в 1930 году.

Я сидел в кабинете начальника административно-организационного управления ОГПУ И.М. Островского, с которым нас связывали дружеские отношения, когда к нему зашел работник управления погранохраны Ленинградского полпредства ОГПУ Ф. со знаком — «Почетный чекист», выпущенным к десятилетию органов госбезопасности.

— За какие же заслуги тебя, говнюка, наградили значком? — грубо спросил Островский.

Ф. растерялся и, пробормотав что-то нечленораздельное, поспешил удалиться.

— Видишь, что делается, — мрачно сказал Островский. — Как обесценены знаки «Почетный чекист», введенные Феликсом Эдмундовичем. Какой-то подхалим за привезенную начальству посылку из изъятой контрабанды получает значок… И решает это не коллегия и даже не Ягода, а единолично Буланов.

И Островский рассказал, что накануне из ленинградского управления погранохраны, возглавляемого Ф.Т.Фоминым (автором вышедших в 60-е годы «Записок старого чекиста»), сотрудники отделения по борьбе с контрабандой Ю. и Ф. привезли Буланову какие-то посылки с контрабандными вещами для высшего начальства и Буланов тут же повесил им на грудь знаки «Почетный чекист».

— Ты вот меня ругаешь, что я боюсь Буланова, — продолжал Островский. — Я прекрасно знаю, что он — ничтожество, но мне приходится приспосабливаться к его настроениям, ведь он теперь все равно что сам Ягода и может наградить или угробить любого из нас. Такая вот сейчас обстановка.

Следует отметить, что Ю. был хорошим оперативником и, возможно, заслуживал награждения, но то, что оно произошло в такой ситуации, было глубоко оскорбительным для любого порядочного чекиста.

Надо сказать, что еще с конца двадцатых годов многие руководящие работники ОГПУ, соратники и ученики Дзержинского, осуждали линию поведения Ягоды, выражавшуюся не только в поощрениях и задариваниях подхалимов и подпевал, но, главное, в тенденции «сверхусиленной бдительности», а в отдельных случаях — прямого раздувания «липовых» дел.

Году в 1931-м или 1932-м заместитель председателя ОГПУ Мессинг ,[14] начальник административного отдела Воронцов,[15] начальник особого отдела Ольский.,[16] полпред ОГПУ по Московской области Бельский,[17] начальник секретно-оперативного управления Евдокимов[18] и кто-то еще подали заявление в ЦК ВКП(б) с жалобой на Ягоду, ориентирующего периферийные органы на создание «раздутых» дел (насколько я слышал, речь шла об Украине, Ростове-на-Дону, Северном Кавказе и Закавказье), где были арестованы значительные группы бывших офицеров и прочих контрреволюционно настроенных элементов без достаточных оснований и конкретных обвинений. Вместо тщательной проверки материалов обвинения Ягода поспешил доложить в ЦК о раскрытии «заговоров» и т. п.