Родион Малиновский - Солдаты России Страница 3

Осмотрев заболевшего инфлюэнцей графчука и оставив ему жаропонижающее, доктор вернулся в больницу. Навстречу вышла расстроенная мать Ванюши, которой уже сообщили о происшествии. Она было схватила мальчишку на руки, но доктор мягко отстранил ее и сам отнес Ванюшу в перевязочную.

Воспоминания раннего детства смутны. Лучше всего запомнился Ванюше дед. Запомнилась его доброта. Вот Ванюша бежит навстречу деду, который возвращается домой после объезда. Он сажает мальчика в седло, придерживает, чтобы тот ненароком не свалился с лошади. Перед воротами стояла никогда не просыхавшая лужа. Однажды Ванюша каким-то образом забрался на ворота и оттуда свалился в эту лужу. Потом его долго отмывали от налипшей грязи. Больше всех хлопотал над внуком дед.

Когда он умер, его хоронили не в Ворошиловке, а в Жмеринке, где жила сестра деда. Все плакали. Дед лежал в гробу. Его всегда белый высокий лоб теперь пожелтел, а большая пышная борода стала еще длиннее и отливала серебром. Ванюшу подвели к ногам деда, на которых белели новые носки, и сказали:

— Целуй.

И малыш чмокнул новые холодные носки.

Жизнь в Калиновке связывалась с воспоминаниями о войне. Ванюша бегал на станцию встречать и провожать воинские эшелоны, идущие на Дальний Восток, в Маньчжурию. Солдаты были одеты в овчинные штаны и такие же полушубки. На головах — косматые папахи. Ванюша смотрел на солдат завороженными глазами. Ему очень хотелось поехать с ними. Да и кому из мальчиков не хотелось на войну, которая им представлялась такой же интересной, как сказка про Бову королевича, легко побеждавшего своих врагов! Ведь и подвыпившие солдаты кричат, что японцев шапками закидают. Вот здорово было бы и свою шапку бросить в общую большую-большую кучу, которая накроет всю Японию. О том, что Япония находится в море-океане на маленьких островах, он слышал от дяди Миши — мужа тети Елены.

Много эшелонов проходило через станцию не останавливаясь. Однажды из окна теплушки какой-то солдат бросил к ногам мальчика деревянный крест. Крест был сделан умелой рукой резчика по дереву. Ванюша быстро научился разбирать крест на гладко обструганные палочки и собирать его. Он показал находку матери и дяде Мише, который был главной фигурой в семье. И хотя лицо дяди было сильно избито оспой и лоснилось, будто вымазанное маслом, Ванюша любил и уважал его.

Дядя Миша внимательно рассмотрел крест и похвалил неведомого солдата за чистоту работы. А мама была очень опечалена и сказала, что это плохое предзнаменование. С ней согласилась бабушка Мила. Мальчик, боясь, что крест сожгут в печке (о чем совершенно ясно высказалась бабушка), быстро выхватил крест из бабушкиных рук и убежал на улицу, чтобы спрятать его в надежное место. Дядя Миша только рассмеялся вслед мальчику и крикнул:

— Молодец, Ванька!

Это событие крепко врезалось в память мальчика, тем более что его горю не было конца, когда при отъезде со станции Калиновка в Сутиски он не нашел креста, с такой тщательностью запрятанного за стеной угольного сарая водонапорной башни; а мать, наоборот, успокоилась: ведь с пропажей креста исчезло и «дурное предзнаменование».

Воспоминания — это прошлое. А жизнь идет, и новые события, одно значительнее другого, развертываются с каждым днем.

Наступило лето — самая хорошая пора на Украине. Даже посетителей в больнице стало меньше. Ведь столько работы в поле, что некогда болеть, это дело можно отложить до зимы. А война не считалась ни с чем, запасных все призывали и призывали. Дошла очередь и до коллежского асессора Василия Павловича Царева — военного врача; запаса.

Для больницы это было большое горе: ведь Василий Павлович считался не только отличным врачом, но и замечательным распорядителем, хозяином. И вот этого человека провожали на войну, а слово «война» было зловещим, страшным, его все боялись и ненавидели, да к тому же с войны шли только плохие вести: оказывается, японская армия была лучше подготовлена и обучена, чем русская, и русские терпели поражение за поражением.

Василий Павлович надел парадную форму военного врача и весь блистал серебром. Ванюша был просто в восторге, он даже сказал, что Василий Павлович похож на царя.

Фельдшер Иван Иванович явился на проводы при медалях за русско-турецкую войну. Был среди провожающих и молодой земский врач, недавно прибывший в Сутиски и теперь принявший дела от Василия Павловича. Новый врач все еще носил студенческую тужурку, и его сразу же прозвали студентом.

Василий Павлович тепло простился со всеми больничными. Взял руку Варвары Николаевны, долго держал ее в своей руке, а потом нагнулся и поцеловал. Подхватив Ванюшу под мышки, внимательно посмотрел на его нос и сказал:

— Все прошло, нос даже лучше стал.

По-отцовски крепко поцеловал мальчугана, а тот, обхватив доктора за шею, попросил:

— Возьмите меня на войну.

Все засмеялись, а Василий Павлович грустно ответил:

— Я, милый, и сам бы не поехал на войну, если бы можно было.

Бида, в которой так часто «главный» навещал больных, теперь увозила его на фронт. Дед Петро погнал гнедого на станцию Гнивань. Вскоре коляска скрылась из глаз — только виднелся хвост дорожной пыли. А люди — старые и малые, здоровые и больные — продолжала стоять в суровом молчании, глубоко опечаленные расставанием. Варвара Николаевна и тетя Параша плакали.

Несколькими днями позже со станции Гнивань на десяти подводах крестьяне привезли в больницу новую группу раненых солдат. Раненые много рассказывали про войну: как хунхузы мешали воевать, как русские по вине высокого начальства терпели неудачи. Эти рассказы разносились по всей округе, и народ глухо роптал.

Ванюша все время пропадал в палатах, где лежали раненые, он охотно выполнял все их просьбы и с глубоким интересом слушал нескончаемые рассказы о боях в далекой Маньчжурии.

С усатым человеком, назвавшимся дядей Петей, он подружился. Ванюша частенько забегал в палату, где дядя Петя лежал с нелепо поднятой вверх толстой ногой, к которой была подвешена тяжелая гиря, подавал раненым воду или спички. Он возбуждался, когда солдаты рассказывали, как они били японцев, и старался не слушать, как японцы били наших.

Дядя Петя начал выходить на костылях во двор. Его собеседником обычно был тезка, больничный сторож дед Петро. Он угощал раненого крепким самосадом, они чинно садились где-нибудь в тени и вели бесконечные разговоры.

— А за какие такие шиши кровь льет народ? — говорил дядя Петя. — Стыдно сказать, ей-богу, как нажал японец, а у нас не только пушек — патронов нет... Глядим, вагоны приходят. А в вагонах иконы! Со святыми упокой, мол, солдатики. Вот те и поддержка. — И дядя Петя даже сплюнул от досады.