Василий Ливанов - Путь из детства. Эхо одного тире Страница 3

Оттолкнувшись руками и не отрывая взгляда от отцовских глаз, я сел на край кровати. Как только отец открыл глаза, мама, вскочив, схватила обеими руками его ладонь и так замерла.

И мы услышали голос отца, спокойный, ровный:

— Все кончено. Прощаемся. Прощайте. Привет всем.

— Спасибо тебе за мою жизнь, — отозвалась мама. — Я была очень счастлива с тобой, Борис.

Мама стала медленно опускаться на колени у кровати. Потом она мне скажет, что отец с такой силой сжал ее ладонь, что она оказалась на коленях скорее не от душевного порыва, а от болезненной силы отцовского рукопожатия.

Отцовские глаза закрылись.

В палате стоял монитор, по темному экрану которого, часто прерываясь, высвечивалась бегущая белая линия. И мы, родные и врачи, следом за мной вошедшие в палату, стали следить за ее прерывистым движением. И вот она дрогнула, остановилась и как будто взорвалась, рассыпавшись искрами, словно салютом. Прощальным салютом.

— Всё? — спросила мама в неподвижной тишине.

Господи, сколько боли, сколько душевной, почти детской незащищенности было в ее голосе, в ее вопросе!

Пролет лестницы вверх от лифта до дверей квартиры мне пришлось нести маму на руках. Еще в больнице врачи сделали ей какой-то укол, заверив меня, что ничего дурного с ней не должно случиться. Уложив маму в постель и прикрыв дверь в родительскую спальню, я перешел через коридор в соседнюю комнату.

Этот узкий коридор делит квартиру пополам. Если из прихожей пройти в глубь коридора, то в конце его, справа, — отцовский кабинет. Когда отца увезли в больницу, мама задернула в кабинете тяжелые шторы на окнах, оставив на письменном столе две высокие стопки каких-то бумаг, и заперла дверь в кабинет. За эти дни, пока отец был в больнице, в его кабинет никто не входил.

Проход из прихожей в коридор отгораживала наполовину застекленная дверь. Замка в ней не было, и дверь неплотно прилегала к притолоке. Поэтому когда отец входил в дом и обычно хлопал входной дверью, то эта самая, застекленная, всегда отзывалась характерным позвякиванием стекла.

Сидя за столом у телефона, спиной к открытой в коридор двери, я обдумывал порядок предстоящих телефонных звонков. Несмотря на то что шел уже 12-й час ночи, мне сначала предстояло, не откладывая, позвонить министру культуры Фурцевой, сообщить о кончине отца и сказать, что необходимо обеспечить в ближайшие два дня приезд из Болгарии режиссера Анны Дамяновой и актера Петра Борова — друзей отца, участников спектакля «Братья Карамазовы», последнего спектакля, постановку которого он не так давно осуществил в болгарском театре им. И. Вазова в Софии.

Мысленно возвращался к словам, сказанным мне другом отца, хирургом Александром Александровичем Вишневским, после того как проведенная им операция не принесла отцу облегчения.

— Болезнь твоего отца — это то, что сотворили с его театром. От этого я вылечить не могу…

Партийные чиновники от культуры все-таки добили великий театр, созданный Станиславским и Немировичем-Данченко. Театр, художественным принципам которого Борис Ливанов верно служил почти полвека. Олег Ефремов пришел во МХАТ утверждать другие принципы, выстраданные им в его театре «Современник».

— Я никогда не мечтал работать в театре «Современник», тем более в его филиале, — это слова моего отца.

Прав Вишневский, точнее не скажешь. И теперь мой отец умер вместе со своим театром.

Вдруг в тишине отчетливо звякнула застекленная дверь из прихожей.

Потом звук шагов по коридору, таких знакомых шагов моего отца! Шаги остановились у открытой двери, у меня за спиной. Повернуться, посмотреть или не поворачиваться? Страха не было, я испытывал только душевное смятение. Шаги двинулись в глубь коридора. Если это мой отец, ничего плохого произойти не может! Я вскочил и бросился вслед за шагами. Дверь в кабинет была закрыта, я толкнул ее. Оба окна в кабинете были распахнуты настежь. Ветер, врываясь с улицы, поднимал и трепал занавески. По всей комнате, словно встревоженная стая белых птиц, летали, кружа, листы бумаги.

Что это было, Господи? Что же это было? Я выглянул в окно на улицу. Редкие в этот час прохожие, проезжают, светя фарами, машины. Все как всегда. Я запер окна, подобрал осевшие на пол листы и закрыл за собой дверь. Заглянул к маме. Она спала и дышала спокойно, ровно. И я вернулся к телефону. Позвонил Фурцевой, найдя ее служебный телефон в отцовской записной книжке. Было известно, что последнее время министр устроила свое жилое помещение рядом со служебным кабинетом, и дежурной помощнице пришлось начальницу разбудить. Потом дозвонился до наших друзей в Болгарии. Потом, кажется, Олегу Стриженову, ведь это были годы нашей памятной дружбы. Борис Николаевич Ливанов был его кумиром — это нас тоже сближало.

Я так и просидел у телефона до утра. Сна, как говорится, ни в одном глазу. И курил, курил.

Где-то часов в 9 раздался звонок. Мужской бодрый голос:

— Товарищ Ливанов? Сейчас с вами будет говорить Леонид Ильич Брежнев.

В трубке потрескивало. Видно, Фурцева уже успела ему сообщить.

В комнату вошла мама. Она придерживала запахнутый халат у самого горла.

— Василий Борисович, — услышал я голос, хорошо знакомый по телевизионным трансляциям и многочисленным подражаниям в актерской среде.

На мгновение мелькнула мысль: а не разыгрывают ли меня? Но в такой момент — вряд ли.

— Василий Борисович… примите наши глубокие соболезнования… Скажите, что мы может для вас сделать?

Я помнил недавний рассказ одной своей приятельницы, дочери знаменитого авиаконструктора, попавшего в партийную опалу. Когда ее отец скончался, ей тоже звонил Брежнев. И тоже спросил: «Что мы можем для вас сделать?» Ответила — и стала ездить на новой дарованной «Волге». Такая вот компенсация потери отца. Нет, товарищ Генеральный секретарь, с Ливановыми так не получится.

— Что вы можете для меня сделать? — переспросил я только для того, чтобы маме стало понятно, о чем разговор. — Верните мне моего отца. Можете?

Потрескивание в трубке.

— Еще раз примите наши глубокие соболезнования…

И — длинные гудки. Я повесил трубку.

Мама положила мне руку на плечо.

— Сын мой, прекрасный сын мой, — сказала мама.

Прошло еще с полчаса, и снова зазвонил телефон.

Тот же бодрый мужской голос сообщил мне, что предстоит согласовать со мной текст некролога для газеты «Правда». Зачитал абзацы, где говорилось об актерских заслугах Бориса Ливанова. Я предложил обязательно включить отзыв о нем как о театральном режиссере. Через некоторое время он перезвонил и зачитал предложенный мной отзыв.