Аркадий Кошко - Очерки уголовного мира царской России Страница 3

   - Действительно, прежде они жили беднее, а последнее время загуляли. И гости, и пьянство, и харча стала другой. Третьего дня и меня угостили на славу; опять же и Таньке он золотые сережки вчерась подарил.

   Я освободил сапожника и препроводил его домой под засаду.

   Хорошо было бы разыскать эту "тетю Катю", думалось мне.

   Хотя, с другой стороны, и она не выдаст Петьки, если только заинтересована в деле. Во всяком случае, об этом надо подумать.

   На следующий день мне доложили, что мать просит разрешения прислать арестованной дочери пищу и смену белья.

   В наших полицейских камерах кормили хорошо и обильно, а посему арестованные, конечно, не нуждались в собственном продовольствии, но я не препятствовал подобным просьбам, требуя лишь внимательного и предварительного осмотра "передач". Так было и в данном случае, с той лишь разницей, что Танькину передачу я пожелал видеть лично. Она оказалась скромной: горшок щей, круглая, дома испеченная булка да чистая сорочка.

   Я в раздумье уставился на изрезанную и общипанную булку; как вдруг мне пришла в голову мысль.

   Взяв крохотный листочек бумажки, я мелкими каракулями карандашом на одной ее стороне написал: "Тетей Катей от Петьки получена депеша. Спрашивает, как ему быть?"

   Эту записку вместе с огрызком обслюнявленного карандаша я приказал запечь в особо состряпанную для сего булку и передать ее Таньке вместе с домашней ее корзинкой, щами и рубашкой.

   На следующий день, при отдаче Танькой пустого горшка и грязной сорочки, в рубце ее подола мои люди нашли зашитый ответ, написанный ею на моей же бумажке. Он был таков: "Вели тете Кате послать Петьке депешу в Нижний Новгород (следовало название улицы и гостиницы), написав, что я под замком".

   Вечером в сопровождении двух агентов я выезжал с курьерским поездом в Нижний.

   Остановясь в гостинице "Россия", я вызвал туда начальника местного сыскного отделения. По его словам, Петькино пристанище оказалось скверненькими меблированными комнатами где-то за Окой, но имевшими для нас то преимущество, что содержал их старик, некогда служивший в сыскной полиции и не порвавший и доныне с ней связи. Он не раз оказывал услуги местному начальнику, сообщая о подозрительных типах, посещавших его комнаты.

   Я решил поговорить с ним.

   - Скажите, проживает у вас Петр Ходунов?

   - Как же-с, третий день занимает номер.

   - Что он у вас делает?

   - Да черт его знает! Уходит с утра, пропадает весь день, а к вечеру возвращается с ярмарки пьяным.

   - Послушайте! Вы сами прежде служили по сыскному делу, так, понимаете, вы можете нам помочь.

   - С превеликим удовольствием! - отвечал старик, оживляясь, как старый боевой конь при звуках знакомого сигнала.

   - Скажите, не имеется ли свободного номера рядом с Ходу новым?

   - Как раз сегодня освободился.

   - Вот и прекрасно! Мои люди его займут. А как стены между ними, толсты?

   - Какое там! Дощатые, можно сказать, перегородки.

   - Сейчас Ходунова нет дома?

   - Нет, ушел с утра и, наверное, до ночи не вернется.

   - Отлично! Вы вот что, голубчик: сейчас же просверлите в стене пару дырочек да замаскируйте их хорошенько, вбейте, что ли, рядом гвоздей, а я отправлю к вам двух "пассажиров".

   - Слушаю-с...

   Через час двое приезжих, купеческой складки, с чемоданчиками в руках, поторговавшись, заняли соседний с Ходуновым номер. В просверленные в стене отверстия они осмотрели Петькино помещение и видели вечером, как полупьяный Петька, придя к себе, быстро разделся, вынул из карманов два свертка, один маленький, Другой побольше, и, спрятав их под подушку, завалился спать.

   На следующее утро один из моих агентов докладывал мне по телефону в "Россию":

   - Петька встал, помылся, оделся и, вынув из-под подушки нечто, спрятал один сверток в карман пиджака, а другой, маленький, бережно развернул, повернулся к окну и, вынув двумя пальцами его содержимое и прищурив глаз, поглядел на свет. В пальцах его засверкал розовый камень. После этого Петька, самодовольно улыбнувшись, снова завернул камень в бумажку и спрятал его в нижний, правый жилетный карман. Затем, торопливо присев, написал какое то письмо, заклеил конверт и, видимо, собирается уходить.

   - Ни на минуту не спускайте с него глаз и передайте это мое приказание агентам наружной охраны. Помните, что вы лично отвечаете мне за точное исполнение этого поручения.

   Я сейчас же помчался за Оку и по дороге встретил моих подчиненных, зорко следящих за каким-то впереди них идущим субъектом.

   Незаметно присоединясь к ним, я последовал за Петькой.

   Последний быстро шел и привел нас к главному ярмарочному зданию, где во время ярмарки помещался почтамт. Ходунов взошел в него. Мы последовали за ним. Вместе с нами вошло человек 10 из местной агентуры. Петька подошел к окошечку, купил марку, наклеил ее и направился к ящику, чтоб опустить письмо. В этот самый момент я подошел к нему и крикнул на весь почтамт:

   - Стой! Я начальник Московской сыскной полиции. Подавай бриллиант!

   Петька опешил, разинул рот и, наконец, пролепетал:

   - Что вам угодно? Какой бриллиант?

   - А тот самый, что лежит у тебя в правом жилетном кармане! - и с этими словами я запустил пальцы в его жилет и, быстро освободив камень от бумажки, высоко поднял его над головой. В пальцах моих засверкал бледно-розовый камень, цвета нежной, румяной зари. По оцепеневшему на миг почтамту прошел изумленный гул голосов. Петька окончательно растерялся.

   - Господи! Да откуда же вы все это узнали? Вот чудеса-то?!

   Берите уж и жемчуг, все равно от вас не скроешь! Насквозь видите!

   Ну и дела! Вот так штука!

   - Где сердоликовое кольцо?

   - Вот чего нет - того нет, господин начальник!

   - Куда дел?

   - Продал вчера здесь, на ярмарке, персу. Да оно ничего не стоит, пять рублей получил...

   - Веди сейчас же к персу!

   Лавка перса была указана, и кольцо от него отобрано.

   Итак, вор был арестован и все вещи найдены. Вечером под конвоем Петька был отправлен в Москву, а я на радостях пожелал со своими двумя московскими служащими отпраздновать удачу. С этой целью мы отправились вечером в ярмарочный кафешантан.

   Только русский человек дореволюционной эпохи может иметь понятие о том, что представлял из себя Нижегородский шантан в период ярмарки. Русский безбрежный размах подгулявшего купечества, питаемый и воодушевляемый сказочными барышами, зашибленными в несколько дней; шальные деньги, энергия, накопленная за год и расточаемая в короткий промежуток времени - вот та среда и атмосфера, в каковой я очутился. О моем пребывании в ресторане каким-то образом узнали, и едва успели мы занять столик у эстрады и проглотить по стакану сухого монополя, как стал я замечать, что не только с соседних, но и отдаленных столиков потянулись к нам шеи и головы. Сначала на нас посматривали с осторожным любопытством. Но по мере того как опустошались бутылки, застенчивость пропадала и нам стали улыбаться, подмигивать, поднимать бокалы и пить за наше здоровье, а то и попросту указывать пальцами. Наконец, в зал ввалился из кабинета какой-то сильно подвыпивший купец и с бокалом в руках, обратясь ко всем вообще и ни к кому в частности, заплетающимся языком, но громовым голосом произнес: