Роми Шнайдер - Я, Роми Шнайдер. Дневник Страница 3

Запись в альбоме, которую я торопливым почерком сделала за несколько дней до первого дня рождения Роми: «Началась война».

Итак, война. К счастью, детство Роми не было омрачено этим ужасным событием. Она ведь жила не в одном из тех городов, где все потрясения этого тревожного времени ощущались так отчётливо. Даже позже, когда посыпались бомбы, её жизнь осталась прежней. Роми росла как деревенская девочка.

Кстати, именно поэтому она избежала преждевременного взросления, которое часто бывает у детей больших городов.

Роми была типичной девочкой. Играла в куклы и совсем не интересовалась играми и игрушками мальчиков. Ей и дружить хотелось с девочками, но на самом деле она больше бывала среди мальчиков: соседские парнишки приходили к нам чаще. Она набралась от них всяческих грубостей, усвоив мальчишеские манеры. А когда появился на свет её братик, мой сын Вольфи, то вскоре Роми превратилась в настоящего тирана.

До тех пор, пока у Вольфи не лопнуло терпение. При его флегматичном темпераменте можно было ждать взрыва очень долго. Но уж если он срывался с места, то мчался как паровоз. Мне всегда было любопытно, как долго он будет выносить её тиранию.

Хотя Вольфи едва доставал своей сестре до пупа, это уже не имело значения. Как-то раз он очень медленно покраснел, пригнулся, чуть отступил — и бросился на нее как хищный зверь. Она испугалась. Закричала: «Он убьёт меня!»

Я задала дочери нагоняй: «Ничего удивительного, — сказала я ей. — Ты же его уже просто допекла».

Роми плакала, но недолго. И вскоре опять принялась за Вольфи. Пока однажды не случилась история с монетками в десять пфеннигов. Была такая круглая штучка для монет, она служила кошельком и так здорово вращалась. «Кошелёк» открыли, и когда монетки высыпались, дети пришли в восторг, оба. Оба кинулись к вещице. Вольфи протянул руку, но Роми треснула его по пальцам. «Это моё!» — закричала она.

Вольфи ничего не сказал. Он опять ужасно покраснел, как тогда, и с места в карьер взял такую скорость, какой я у своего медлительного медвежонка никогда не наблюдала. Он вцепился Роми в волосы и выдрал клок. Роми визжала как резаная.

Конечно, вскоре они жили уже душа в душу, как это обычно и бывает у детей. Но теперь Вольфи добился-таки признания и стряхнул с себя сестринский гнёт. С этого момента он больше не давал себя в обиду. Роми его зауважала, — хорошо ведь, когда ребёнок растет не один. Каждый постигает свои границы.

Роми выросла без битья, как и Вольфи. Я уверена, что только так и нужно. Если родители бьют детей, они лишь показывают им своё превосходство в физической силе, и больше ничего. И всё же однажды Роми получила хорошую взбучку — от моего отца.

Не помню, шла ли речь об уроке Закона Божьего или о подготовке к конфирмации. В тот день Роми позвонила пастору и сказала жалобным голоском, что ей нужно к зубному врачу.

«Ладно, дитя моё, иди к зубному врачу», — разрешил добрый пастор.

Но чуть позже сам позвонил нам домой. Роми уж и след простыл, так что трубку взяла моя мать.

— Ах, фрау Шнайдер, — сказал пастор. — Роземари сегодня у дантиста, не правда ли?

Моя мать всегда была ангелом, который витает в облаках. Она не сообразила. И вообще она не могла лгать.

Я-то, вероятно, ответила бы: ах да, правильно, я же совсем забыла. Она и правда должна сегодня к врачу... Но моя мама сказала:

— Что? К зубному? Я об этом ничего не знаю!

Так все и открылось. Когда Роми, довольная, вернулась домой, она сразу почувствовала, что пахнет жареным.

— Ты обманула господина пастора! — выбранила её моя мама. А мой отец не сказал ничего. Он был зол сверх меры и просто отколотил её. Врать, да к тому же ещё и пастору — такое для моих набожных родителей не лезло ни в какие ворота.

Это был единственный случай, когда Роми «воспитывали» столь грубым образом. Ей оказалось достаточно. Она больше никого не обманывала — уж во всяком случае пастора.

Четыре года она посещала начальную школу в Шёнау. Потом она должна была поступить в интернат. Правда, учитель в начальной школе полагал, что с этим она не справится, потому что никогда не была образцовой ученицей.

Труднее всего для неё была математика. Роми считала неплохо, но уж очень неохотно. Во всех вещах, связанных с числами, она отнюдь не была героиней. Уже в школе было ясно, что она не видит смысла в абстрактных понятиях.

Её любимыми предметами в школе были те, что могли возбудить фантазию или были связаны с искусством. Она с интересом, несмотря на случай с пастором, посещала уроки Закона Божьего, любила петь, её привлекали краеведение и история. Талантливо рисовала и писала красками, потом это чуть не стало её профессией.

В географии она чувствовала себя слабее; это ведь тоже довольно абстрактная вещь, особенно если преподносится сухо, только по картам. Совсем не лежала её душа к домашнему хозяйству, хотя этот предмет считался в то время особенно важным для девочек. Для рукоделия у неё был слишком беспокойный характер. Насколько я знаю, она не довела до конца ни одного платочка, или носка, или вышивки. При её непоседливости она просто лопалась от злости, если была вынуждена рукодельничать. Однако, вопреки мрачным прогнозам господина учителя, Роми блестяще окончила гимназический курс в интернате и выдержала все экзамены.

Вместе с начальной школой ушло и беззаботное детство Роми. Из идиллического Мариенгрунда в Шёнау она попала в совсем другой мир. Не было больше рядом ни бабушки с дедом, ни маленького брата, ни соседских ребятишек. Интернат стал первой ступенькой к самостоятельности, к чуждому окружению. Вначале она поступила в интернат в Гмундене на Траунзее. Но быстро выяснилось, что это неприемлемо. Поэтому я решила перевести её в другой интернат.

Там она провела пять лет. Вели дело сёстры-монахини в замке Гольденштайн близ Зальцбурга. Сестёр этого ордена готовили в Англии. Руководившая интернатом сестра Тереза стала для Роми великодушной и понимающей воспитательницей.

Интернат Гольденштайн был невелик. Число воспитанниц ограничивалось таким образом, чтобы воспитательницы могли уделять внимание каждой из девочек. Хорошо, что с Роми могли заниматься индивидуально. Потому что это было для неё непростое время.

Каждый ребенок когда-то вступает в тот возраст, когда с ним становится нелегко. Роми слишком охотно ходила «не в ногу», и дамам из Гольденштайна понадобилось настоящее искусство, чтобы, с одной стороны, держать её в узде, а с другой — не навредить при этом её многогранной личности.

Для Роми эти годы были отличной подготовкой к взрослой жизни, что вскоре и проявилось. Её держали в строгости, но директриса постоянно следила, чтобы с ней обращались по-доброму. Некоторые свойства натуры Роми — они сегодня видны в её работе — развивались именно в интернате.