Юлия Андреева - Айвазовский Страница 3

Не было на рынке человека, который бы не знал Константина Григорьевича, бедняки то и дело просили составить им прошения и жалобы, платя за работу потертыми грошами или вместо денег принося корзинку яблок из собственного сада или старую одежду для детей. Но Гайвазовские никогда не горевали, и дети жили, не ощущая бедности и зная, что они самые счастливые на свете. А раз так, когда вырастут, они так же, как их родители, будут помогать бедным и обездоленным, будут звать к себе бродячих музыкантов и устраивать праздники на радость всей округе.

В 1820 году в Неаполе произошел военный бунт возглавляемый карбонариями (угольщиками), призывавшими народ «очистить лес от волков», то есть изгнать тиранов. Солдаты маршировали по улицам города, украсив свои кокарды лентами трех бунтарских цветов: красного, черного и синего. Австрия делала упорные попытки стереть неаполитанскую армию с лица земли, но на подмогу военным поднялись студенты и пролетарии, водрузившие над цитаделью Турина знамя.

Греческий князь и генерал-майор русской армии Александр Ипсиланти[6] вместе со своим отрядом перешел через Прут, объявив, что покончит с турецким владычеством. Князь был разбит, но его боевое знамя тут же было подхвачено руками восставших вслед за ним греков.

Ованесу было три года, когда греки восстали против Турции. В те дни в доме Гайвазовских собирались люди — бывалые моряки делились своими соображениями относительно судьбы трехцветных героев, пытаясь прикинуть, повлекут ли недавние события за собой перемены в жизни России. Многие переписывали или заучивали наизусть так созвучное времени стихотворение никому толком еще не известного Вильгельма Кюхельбекера:

Века шагают к славной цели —Я вижу их, — они идут! —Уставы власти устарели:Проснулись, смотрят и встаютДоселе спавшие народы.О радость! грянул час, веселый час свободы!

Во Франции и Италии люди требовали конституцию. Странное, незнакомое слово, больше похожее на женское имя — кого княгини или богини — отзывалось тревожными волнами в сердце будущего художника.

«Да здравствует конституция!» — услышал однажды на улице русский гравер Федор Иордан[7]. Услышал, да ничего не понял, и от того простодушно осведомился у прохожих, ибо — «этому слову нас никогда не учили», что за «конституция» такая, узнал от какого-то шутника, что это-де «жена великого князя Константина Павловича», и, успокоенный, побрел дальше, глязея по сторонам и не в силах «придумать, что это значит».

Греки, турки… вместе с отцом Ованес часто бывал в лавках и кофейнях, которые держали и те и другие, и теперь пытался разобраться в происходящем, взбудораженный громкими голосами и общим возбуждением.

Узнав о том, что Турция, которую поддерживали египетские войска, жестоко расправилась с восставшими, не щадив ни малого, ни старого, мама разрыдалась. Вместе с ней безутешно плакали сестренки. Брат Григорий, девятилетний гимназист, старался держаться стойко, как настоящий мужчина.

В городе было полно турецких лавочек, которые традиционно кучковались впритирку друг к дружке, там тоже бывали маленькие Гайвазовские с родителями. Они вообще отлично ориентировались на базаре, так как Григория как старшего часто посылали за покупками, а вместе с ним увязывались младшие братья. Теперь же они с удивлением и ужасом открывали, что еще совсем недавно на рынке, где нынче торгуют всякой всячиной, турки продавали рабов!

В то время они, наверное, чувствовали себя властелинами мира, а нынче… нынче, когда Турция враг Российского государства? Хвост поджали. Сидят и ждут, когда им под крышу кто-нибудь запустит по старой памяти красного петуха. Впрочем, куда от домов, от лавок, от семьи, да детишек, от насиженных мест денешься?

«А ты видел когда-нибудь красного петуха? — стараясь сдерживать волнение, дергал за рукав братца Саргиса любопытный Ованес. — А красные петухи вообще бывают?»

Родители не покупали в турецких лавках, но Ованес часто заглядывался на турок в красных шапочках-фесках, вечно улыбающихся и с поклоном приглашающих к ним за покупками — люди как люди. Один старый добрый турок часто угощал малышей сладостями и рассказал братьям Гайвазовским, что Феодосия переводится с греческого как богом данная. Что стоит этот город, обласканный добрым морем, более двух тысяч лет назад, основанный греками. Именно они нарекли город этим красивым именем. А ведь все знают, каково имя, такова и судьба. Так бы и жила красавица Феодосия, греясь под ласковым солнышком, вся в цветах, украшенная небольшими изящными статуями и красивыми богатыми виллами с мраморными колоннами и мозаичными полами, как это любят богатые греки, когда хорошо городу — и живущим в нем людям весело и привольно. Но однажды позавидовали прекрасной госпоже Феодосии злобные гунны, разрушили они статуи чужих богов, поломали беседки и виллы, разогнали веселые хороводы и утвердили на обломках свою дикую власть. С того времени ушло счастье из Феодосии, а вскоре гуннов сменили татары и генуэзцы, которые нарекли город Кафой.

Рассказывая это, старый турок показывал в сторону генуэзской крепости, куда время от времени водил детей отец. И малыши кивали рассказчику, веря каждому его слову. Уж больно старым казался им торговец сладостями, таким старым, что наверняка сам видел и как построили первый в городе дом, и как красивые девушки и дети в прозрачных хитонах танцевали, славя своих богов, как прыгали по лесам развеселые проказники фавны. Турок был древним, а его сладости — вкусными.

Вот так, не вылезая из сказок, малыши постигали первые уроки истории. Что же до турка, то тот лукавил и, болтая о генуэзцах и гуннах, никогда не опускался до воспоминаний о рынках рабов, не говорил о турецком правлении, да и вообще если и поминал о плохом, то ограничивался событиями глубокой древности.

Глава 2

Была ему звездная книга ясна,

И с ним говорила морская волна.

Когда Ованесу исполнилось восемь лет, он впервые в жизни увидел Александра Пушкина,[8] находившегося в то время в южной ссылке и гостившего в семье генерала Раевского[9] в Феодосии, и начал рисовать. Трудно сказать, связаны ли между собой эти два события, но согласно легенде, в конце сентября 1836 года в Академии художеств Пушкин вспомнит о своем последнем дне в Феодосии, когда стоя на палубе военного брига, увозящего его в Гурзуф, он написал:

Погасло дневное светило;На море синее вечерний пал туман.Шуми, шуми, послушное ветрило,Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Легенда повествует, что в тот жаркий июньский день — день рождения Ованеса, отец повел его и братьев в порт, где собственно и состоялась знаменательная встреча. Пушкин в компании семьи Николая Николаевича Раевского и Семёна Михайловича Броневского отправился в порт, дабы сесть на ожидавший их бриг. Константин Гайвазовский взял младшего сына на руки, чтобы тот мог разглядеть большие корабли, и в этот момент Маша Раевская заметила красивого смуглого мальчика на руках у отца и кивнула в его сторону Пушкину. «Посмотрите, этот ребенок так похож на вас», — прощебетала красавица, после чего Пушкин обернулся и пристально посмотрел на малыша.