Николай I - Мое самодержавное правление Страница 3

В это время я познакомился с детьми госпожи Адлерберг: дочь ее, Юлия, была 8 годами старше меня, а сыну, Эдуарду, пять лет. Я шел по Зимнему дворцу к моей матушке и там увидел маленького мальчика, поднимавшегося по лестнице на антресоли, которые вели из библиотеки.

Мне хотелось с ним поиграть, но меня заставили продолжать путь; в слезах пришел я к матушке, пожелавшей узнать причину этих слез, – приводят маленького Эдуарда, и наша 25-летняя дружба зародилась в это время. Сестра моя в то же время нашла в лице Юлии подругу, которая 25 лет спустя должна была сделаться гувернанткой моей старшей дочери.

Образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей, за исключением этикета, которому тогда придавали необычайную важность. С момента рождения каждого ребенка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или горничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев и восемь истопников.

Во время церемоний крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушия. Тем не менее это находили необходимым.

Лишь при рождении Михаила отец мой освободил этих несчастных от столь смешной пытки. Дежурные дамы находились ночью при детской кроватке, чередуясь между собой в течение лишь первого года, по прошествии которого они присутствовали только днем, на ночь же оставались няньки с одной горничной.

Когда нас возили на прогулку в экипаже, что при жизни Императрицы никогда не случалось без предварительного ее разрешения, а после ее смерти – без позволения графини Ливен, то мы, т. е. я с сестрою, обыкновенно выезжали в полдень; впоследствии, когда сестра стала выезжать одна, я катался вместе с Михаилом.

Наш выезд представлял из себя позолоченную шестиместную карету, которой предшествовали два гвардейских гусара; позднее впереди ехали два вестовых в сопровождении конюшенного офицера с вестовым; два лакея – сзади за каретой. В праздничные дни карета была в семь стекол, т. е. вся прозрачная, кроме спинки.

Две англичанки, с детьми на коленях, занимали заднее сидение, две дежурные дамы помещались против них. Когда госпожа Адлерберг была приставлена ко мне, то она выезжала со мною в сопровождении дежурной дамы.

Ничего не делалось без разрешения часто нас навещавшей графини Ливен. Обедали мы, будучи совсем маленькими, каждый отдельно, с нянькой; позднее же я обедал вместе с сестрою. Обыкновенно это давало повод к частым спорам между детьми и даже между англичанками из-за лучшего куска.

Спали мы на железных кроватях, которые были окружены обычной занавеской; занавески эти так же, как и покрышки кроватей, были из белого канифаса и держались на железных треугольниках таким образом, что ребенку, стоя в кровати, едва представлялось возможным из нее выглядывать; два громадных валика из белой тафты лежали по обоим концам кроватей.

Два волосяных матраса, обтянутых холстом, и третий матрас, обтянутый кожей, да две подушки, набитые перьями, составляли самую постель; одеяло летом было из канифаса, а зимою ватное из белой тафты. Полагался также белый бумажный ночной колпак, которого мы, однако, никогда не надевали, ненавидя его уже в те времена. Ночной костюм, кроме длинной рубашки, наподобие женской, состоял из платья с полудлинными рукавами, застегивавшегося на спине и доходившего до шеи.

Скажу еще несколько слов о занимаемых нами помещениях в Царском Селе. Я помещался с самого дня моего рождения во флигеле, занятом в настоящее время лицеем, в комнате, находившейся против помещения покойной Александры, устроенной не так давно для Императрицы.

Брат мой помещался за мною с противоположной стороны. В Зимнем дворце я занимал все то же помещение, которое занимал Император Александр до своей женитьбы. Оно состояло, если идти от Салтыковского подъезда, из большой прихожей, зала с балконом посередине над подъездом и антресолей в глубине, полукруглое окно которых выходило в сам зал.

Зал этот был оштукатурен, и в нем находились только античные позолоченные стулья да занавеси из малиновой камки, так как он предназначался, в сущности, для игр; комната эта, пока я не научился ходить, была обтянута в нижней части стен так же, как и самый пол, стегаными шерстяными подушками зеленого цвета; позднее эти подушки были сняты.

Стены были покрыты белой камкой с большими разводами и изображениями зверей, стулья – с позолотой, обитые такой же материей; в глубине стоял такой же диван с маленьким полукруглым столом маркетри; две громадные круглые печи занимали два угла, а между окнами помещался стол белого мрамора с позолоченными ножками.

Затем следовала спальня, в глубине которой находился альков; эта часть помещения, украшенная колоннами из искусственного мрамора, была приурочена к помещению в ней кровати, но там я не спал, так как находили, что было слишком жарко от двух печей, занимавших оба угла; между ними, у алькова, крайне узкого, находились два дивана, упиравшиеся в печи; два шкафа в стене алькова помещались в двух углах напротив печей, а рядом со шкафом, стоящим с правой стороны, находилась узкая, одностворчатая дверь, которая вела к известному месту.

Комната была оштукатурена, с богатой живописью фресками в античном вкусе по золоченому фону; такой же был и карниз; паркет великолепного рисунка был сделан из пальмового, розового, красного, черного и другого дерева, в некоторых местах сильно попорченный ружейными прикладами и эспантонами[3] моих старших братьев, – изъян, который Михаил и я с тех пор старались еще усугубить, свалив, конечно, все это на наших братьев.

Два больших трюмо стояли одно против другого, причем одно помещалось между двумя окнами этой комнаты, а другое – между двумя арками алькова. В комнате стоял античный позолоченный диван, крытый зеленой камкой с ярко-зелеными разводами, и огромные стулья со съемными пуховыми подушками.

Диваном, крытым подобной же материей и помещавшимся у левой стены, пользовалась англичанка; перед диваном находился маленький полукруглый столик, украшенный деревянной мозаикой. Два наброска, писанные масляными красками: «Александр у Апеллеса» и тот же «Александр, отвергающий подаваемый ему воином шлем с водой», – висели на боковых стенах один против другого.

Налево под этими набросками находился рисунок карандашом моей матери – белая ваза, под которым висел миниатюрный портрет моего отца. Между окнами помещался белый мраморный стол на ножке из красного дерева, а треугольный красного же дерева стол, находившийся в левом углу комнаты, предназначался для образов; существовал обычай – и я его сохранил для моих детей, – что Императрица дарила каждому новорожденному икону его святого, сделанную по росту ребенка в день его рождения.