Зотов Георгий Георгий - Я побывал на Родине Страница 3

— Приедешь туда — сам все увидишь. А вообще — все зависит от тебя самого…

Через две недели после переселения в лагерь я съездил в консульство, узнать как обстоит дело с моим выездом. Виза моя была готова. Это был лист синей бумаги, на котором по-русски и по-французски значилось, что гражданину такому-то разрешается въезд в СССР. В тот же день я с женой записался на транспорт, отходивший 13 сентября.

Накануне этого дня произошло довольно печальное событие. Когда я после обеда прогуливался по главной улице лагеря, меня обогнала колонна грузовиков, крытых брезентом. С каждой спрыгнули по несколько вооруженных американских солдат и встали охраной вокруг машин. Я, как и многие другие, заинтересовался и подошел узнать, в чем дело. В машинах сидели люди, одетые в американскую военную (рабочую) форму. На спинах были буквы, означающие «военнопленный». Американцы подпускали к машинам близко: кое-кто из лагерников старался заговорить с пленными. Но они молчали. Это были власовцы. Их собирались отправить на следующий день вместе с нашим транспортом репатриантов.

Мне в те поры казались неизбежными со стороны жителей лагеря какие-нибудь выражения неприязни к власовцам, но оказалось, что почти все лагерники им сочувствовали.

Ура, мы едем на Родину!

С раннего утра 13 сентября в лагере царило волнение и горячка. В этот день отъезжало на родину около полутора тысяч человек. Всем было предложено выносить свои вещи из бараков на улицу. Там их грузили на машины и отправляли на вокзал.

Я очень взволновался. Ведь мне предстояло ехать в страну, которую я совершенно не знал. Я испытывал чувство, гораздо более сильное, чем обычные переживания, связанные с отъездом.

Я вынес наши вещи на дорогу перед бараком и стал ждать. У всех бараков суетились люди. Слышны были то радостные восклицания, то брань, кое-где плач. По лагерю разъезжал в автомобиле начальник лагеря. Возле каждого барака он останавливался, отдавая распоряжения, успокаивал отъезжающих, объясняя им, что поезд-мол не уйдет, пока все не будут погружены. Наконец, подъехал грузовик к нашему бараку. Мы сложили в него свои вещи и машина уехала вместе с несколькими мужчинами, которые должны были на вокзале выгрузить багаж и следить, чтобы ничего не пропало. Остальные, в том числе мы с женой, должны были идти на станцию пешком. Все шли группами, громко разговаривая, смеясь: по голосам некоторых было заметно, что они успели выпить…

До станции было минут двадцать ходьбы.

Это была товарная станция. На запасном пути стоял эшелон приблизительно из 60 вагонов. Все вагоны были разукрашены флагами и лозунгами, кроме находившихся посреди состава шести вагонов с военнопленными. Их погрузили заранее, ночью. Двери пяти из этих вагонов были заперты, замки обмотаны проволокой. У шестого вагона дверь была открыта; там помещались американские солдаты, составлявшие охрану. Военнопленные выглядывали из-за решеток своих вагонов, как дикие звери из клеток.

Нас, возвращенцев, в каждый вагон грузили приблизительно по тридцать человек. У всех вагонов была возня. Люди волновались и ссорились. Казалось, каждый боялся, что для него не окажется места и он не сможет уехать. Вдоль состава ходил офицер, который впоследствии оказался начальником поезда. Он успокаивал всех, говоря, что места хватит всем и что все уедут.

Когда все уже находились в вагонах, появился автомобиль с американским продовольствием. Каждому отъезжающему выдавали на дорогу по одному «кэр-пакету».

К вечеру, часов в пять, легким рывком поезд тронулся.

Мы объезжали вокруг Парижа. Я сидел у дверей вагона и смотрел на развертывающиеся перед моими глазами картины мирового города. Какой он огромный, не похожий на другие… Увижу ли я его когда нибудь снова? У меня на душе было довольно скверно. Что меня ждет впереди? Я старался об этом не думать.

Наш поезд приветствовали французские железнодорожники. Некоторые из них, видя красные флаги, салютовали сжатым кулаком, поднятым на уровень головы. Это были коммунисты или симпатизирующие коммунизму — таких тогда во Франции было много.

Пока мы объезжали город, поезд шел медленно, но как только поезд ушел от города, он стал набирать скорость и мы принялись устраиваться на ночь. Мест было мало: мне с женой достался угол, в котором мы составили наши чемоданы на полу и жена кое-как улеглись на них. Сам я, скрючившись в комок, улегся прямо на полу и пытался уснуть. Но не спалось. В голову лезли разные мысли. Куда я ехал? Что будет с нами? И все-таки меня тянуло в Россию, родину моих родителей. Отец мне столько рассказывал о ней…

В течение ночи мы пересекли границу. Контроля никакого не было. Уже самый вид нашего поезда открывал ему все границы. Ведь этот поезд вез людей на родину!

Пока я раздумывал, люди в вагоне постепенно все заснули. Я задумался о них… Не в моей натуре предаваться долгим размышлениям — я человек действия. Но нынче, видно, мне уж было суждено раздумывать, и я делал это добросовестно. Сколько радости будет, когда они приедут домой! Впрочем, и они, так же, как и я, не подозревали, что их ждет на родине. Они спали крепко, и вероятно, видели во сне свои родные места.

Утром мы уже оказались на немецкой территории. На первой же станции я соскочил на перрон — размять ноги. Какой разбитой, вдребезги разрушенной показалась мне Германия!

Музыка играет советские марши

Все проснулись усталые, невыспавшиеся, но никто не жаловался. Говорили только об одном: как бы скорее добраться до дому. В вагоне оказались еще два француза, которые, как и я, ехали со своими женами. Одному путь лежал в Ростов на Дону, другой направлялся в Харьков.

Наш поезд очень часто останавливался, так как была только одна колея — приходилось пропускать более важные поезда. До советской зоны мы ехали два дня.

15 сентября мы прибыли в город Бебру, находившийся на границе советской зоны Германии. Мы видели на станции военных разных армий, но советских не было. Торговля шла вовсю. Французские и английские солдаты подходили к нашему поезду и предлагали советские деньги в обмен на французские.

На станции Бебра мы простояли около двух часов, пока, наконец, появились советские офицеры в сопровождении десятка солдат. Они сразу подошли к вагонам, в которых находились военнопленные. Один офицер о чем-то поговорил с американскими конвойными, после чего последние вышли из своего вагона. Этим и закончилась процедура передачи военнопленных. Советские заняли вагон, в котором раньше были американцы, и наш поезд поехал дальше.

Проехав приблизительно полчаса, мы прибыли на какую-то товарную станцию. На площади возле станции духовой оркестр играл советские марши. Кругом виднелись флаги и плакаты с лозунгами. Можно было подумать, что здесь происходит большое торжество. Но под бравурную музыку начиналась первая расправа. Я не сразу сообразил, в чем дело, когда к нашему вагону подошел советский офицер и начал спрашивать у всех мужчин, кто когда родился. Все, указавшие год рождения от 1910 до 1927, должны были выйти из вагонов. Многие начали было протестовать, но на них советские офицеры набросились с криками и отчаянной бранью.