Фаина Пиголицына - Мстерский летописец Страница 3

Проживало во Мстёре четыре с половиной сотни икон-ников, пятьдесят сапожников, по два с половиной десятка кузнецов и чеканщиков.

На 350 дворов приходилось 70 лошадей, две с половиной сотни коров и несколько десятков овец, коз и свиней.

Мстёра была подлинно русским уголком. Православные мстеряне аккуратно ходили в церковь, проводили в год четыре крестовых хода. Но Мстёра наполовину была раскольничьей, и в слободе было семь кладбищ, ибо каждая раскольничья секта хоронила умерших отдельно, на своем кладбище.

По субботам и в храмовые дни в слободе устраивались ярмарки. На пристани летом шла бойкая торговля привозимыми с низовых губерний хлебом и рыбой: севрюгой, сазанами, судаками, которые мстеряне закупали большими партиями, а потом развозили, торгуя, по всей округе. Таких торговцев прозвали тут «сазанниками».

Торговцы низовых губерний возвращались домой не порожними, нагружаясь местным строевым лесом, дровами, луком, телегами и прочей деревянной утварью.

На центральной, широкой, в два порядка, Большой Миллионной улице жили в основном «первостатейные», слободчане побогаче. По ней же проходил, с юга на север, Шуйский тракт, с довольно бойким движением.

Проезжие останавливались отдохнуть или поменять лошадей на постоялом дворе Паниловых. Двухэтажный (низ — каменный, верх — деревянный) дом их, с большим двором и конюшнями, стоял на Нижней улице, рядом с Базарной площадью.

От Большой Миллионной высоко в гору поднимались улицы Кузнечная, Вязовая, Успенская, Никольская…

Параллельно Миллионной, чуть выше, шла Сотельная, на которой жил люд победнее, а дома тут стоили не более сотни.

На Вшивой горке жили тягловые крестьяне, а в грязных и запутанных Собачьих переулках — беднота.

Но в целом, как писал потом сам Голышев, мстеряне умели «нажить деньгу», но также они умели и прожить ее разом на пирушке, когда «последняя копейка ребром». Для этого в слободе было два питейных дома, трактир, ренсковый погреб и еще несколько мелких питейных лавочек.

ГЛАВА 2. Корни рода

Итак, Голышевы были крепостными. Однако род их старинный и не раз упоминается в древних актах.

В церковных метрических книгах середины прошлого столетия большинство крестьян, не только крепостных, а и казенных, фамилий еще не имели, писались: Иван Петров, отец коего, значит, Петр, Тимофей Кузьмин, Ксения Игнатьева… То есть это еще не фамилии, а то, что стало теперь отчеством. Не было фамилий и у большинства крестьян крепостной Мстёры.

Голышевы же несли свою фамилию из XVII века. В «переписных Владимирских книгах» 1646 года упоминается сторож при одной владимирской церкви «Олешка Емельянов сын Голышев с сыном Гришкою». Неизвестно, приглашены ли были Голышевы во Владимир, учились ли там иконописному мастерству или просто жили. Но в XVIII веке они уже во Мстёре и числятся иконописцами.

Князья Ромодановские, владевшие в то время Мстёрой, выписывали мстёрских иконников к себе в Москву. Среди таких выписанных иконников числится и Голышев. Значит, тогда уже Голышевы были неплохими иконописцами.

В документах XVIII века эта фамилия упоминается довольно часто. В 1732 году Иван Семенов Голышев был отпущен, от февраля до ноября, в «разные города и уезд-ды» «для прокормления иконописным… ремеслом». В последующие годы иконники Голышева ходили «с промен-ными иконами» до Сызрани и Самары, в Коломенский и Московский уезды и туда, где им «прилучитца». С «промен-ными» — значит, с написанными дома иконами, которые они выменивали на старые иконы или другие старинные вещи. Там же, «в ходьбе», они писали иконы и по заказам, а также «поправляли» поврежденные, то есть чинили.

Дед нашего героя Козьма Иванович Голышев числился одним из лучших мастеров иконописи и особенно был мастер по финифти. Он умер задолго до рождения внука, в 1826 году.

Все это Иван Голышев сам потом изучит, проведя многие дни и часы в архивах церквей и монастырей, — исследует историческое прошлое своей Мстёры, поймет незаурядность этого местечка, своего рода и ремесла всех своих предков.

Отец, Александр Кузьмич Голышев, имел «природный ум и некоторую начитанность» — напишет потом в «Воспоминаниях» Иван Голышев. Мать, Татьяна Ивановна, дочь бедного причетчика из глухого селения, была «женщина слабая и бесхарактерная». Она была совсем неграмотна, «находилась под гнетом» мужа и «не имела самостоятельности».

Из раннего детства остались в памяти Вани Голышева теплые руки матери, зыбкий, в цветочках полог над люлькой, ласковая материнская колыбельная и корчащие дурацкие рожицы сестренки Аннушка и Настена.

Потом мир стал расширяться. Привлекло внимание пение канарейки в клетке. Желтым пушистым комочком она суетилась, прыгала и порхала.

Невдалеке от канарейки, на соседнем подоконнике, любила сидеть кошка, рыжая, в коричневую полосочку.

Кошка пряталась за большими, темно-зелеными и гладкими листьями фикуса, стоящего рядом с окном в большой деревянной кадке, следила горящими глазами за канарейкой и принюхивалась к герани на подоконнике.

В комнату входил отец, большой, бородатый. Открывал футляр часов, подтягивал гирю. Потом брал сына на руки, щекотал усами. Улыбаясь, подбрасывал два-три раза мальчика к потолку, клал обратно в люльку и зажигал лампаду под образами. В колеблющемся тусклом свете лампады сверкали серебряные оклады и позолота икон.

А вот Ваня увязался за отцом в лес собирать лечебные травы. Александр Кузьмич выписывал из Петербурга и Москвы разные лечебники. От отца узнал некоторые лечебные свойства растений.

Они вступали в таинственный полумрак хвойного леса. Ваня закидывал голову и смотрел на уходящую в самое небо золоченую сосновую колоннаду. Потом прямо к их ногам упал совенок, пушистый, большеглазый птенец, они принесли тогда его домой. На глухой лесной тропе прямо из-под ног выскочил заяц и опрометью кинулся в чащобу. Ваня так испугался от неожиданности, что вскрикнул. Потом они шли через дурно пахнущие папоротники и густые, некошеные, душистые поляны. Отец объяснял:

— Это вот лилово-розовый тимьян, а это, сине-фиолетовые, — ятрыжники, тут — желтые лютики, красноколо-сый иван-чай, бело-желтые ромашки, а вот, красно-лиловые, — кукушкины слезы.

Из леса они возвращались с охапками зверобоя, череды, росянки, сон-травы, румянки и журавельника. И в сенях все лето лежали на полу и висели на крючьях и веревках только что собранные, подсыхающие растения и готовые лечебные пучки.

Развесив лечебные травы, отец усаживался на ступеньках крыльца и составлял гербарии: разглаживал листья и цветки и укладывал их меж страниц книг. Ваня вдохновенно помогал ему.