M. БОК - ВОСПОМИНАНИЯ 0 МОЕМ ОТЦЕ П. А. СТОЛЫПИНЕ Страница 3

Но в то время Столыпин уже начинал уставать и раздражаться из-за систематических подкопов справа. Чтобы усилить свое положение, он стал усиленно выдвигать узко-националистические планы. Уже указ о земстве в западном крае был частично направлен против польских помещиков; к тому же ряду актов нужно отнести закон о выделении Холмской губернии из варшавского генерал-губернаторства и законопроект об отторжении от Финляндии ближайших к С. Петербургу округов. Основной замысел как бы отступал на задний план, на первый выдвигались спорные меры, ради умиротворения правой оппозиции.

Это не могло помочь. Ко времени своей трагической и безвременной кончины П. А. Столыпин уже не пользовался доверием свыше. В бюрократических кругах открыто говорили, что дни его премьерства сочтены…

После смерти Столыпина в императорской России не было больше премьера в смысле подлинного главы правительства. Его пост перешел к честному и благонамеренному, но бесцветному Коковцеву, потом к совсем уже дряхлому Горемыкину, потом к презренному Штюрмеру. Несмотря на это, многие из дел Столыпина продолжали развиваться как бы по инерции. Все новые и новые площади земли уходили из тисков «мира» на новые пути хуторов и отрубов. Быстро двигалось в гору народное образование. Осуществилась реформа местного суда; было введено страхование рабочих. Россия крепла и собирала силы; ее экономическая мощь росла не по дням, а по часам. Вырастала новая интеллигенция, менее старой склонная к культу революции, более трезвая и деловитая.

Но грянула война, которой, вероятно, не допустил бы Столыпин, будь он жив и у власти, как не дал он разразиться войне на почве кризиса, вызванного аннексией Боснии австро-венгерской монархией. Война 1914 года поставила ребром все, еще далеко не разрешенные вопросы. Сговор между властью и общественностью становился необходимым условием дальнейшего существования России. На этот раз общественность была готова на сговор, но его не захотел монарх. «Министерство общественного доверия», о котором мечтал еще Столыпин, было отвергнуто, и вместе с ним новая программа реформ, выдвинутая так называемым прогрессивным блоком. Столыпинский план спасения России путем сговора между властью и общественностью опять не осуществился и поэтому не стало и России, не в смысле географического пространства и биологического преемства поколений, а в смысле непрерывного культурно-исторического потока, забившего тысячу лет назад в Новгороде и Киеве.

Могло ли быть иначе? Сторонники исторического детерминизма скажут, что замысел Столыпина не только не осуществился, но и не мог осуществиться. Но тогда логически приходится утверждать, что и планы общественности не только не осуществились — не коммунистической же деспотии она хотела? — но и не могли осуществиться, а также признать, как то и делают некоторые историки, что единственный выход был известен Ленину…

Конечно, это не так. Из трудного положения, в котором находилась Россия начала 20-го века, было несколько выходов. Одним из них был план Столыпина, основанный на сговоре власти с умеренной частью общественности и проведении насущных реформ. За этот план он боролся со всей свойственной ему энергией и в сущности из-за него он и погиб. Как бы о нем ни думать, как бы ни расценивать его план, одно несомненно: из всех лиц бывших, на русской политической сцене в 1906–1911 г.г., ни одно не сыграло столь яркой роли, как Столыпин. И потому с интересом прочтутся мемуары его дочери.

Н. С. Тимашев

Часть первая

Глава I

Мне три года и я больна. Я лежу в своей кроватке в моей большой полутемной детской: лампа потушена, двери закрыты и лишь перед иконами мерцает лампада. Меня уже уложили на ночь, дали выпить какой-то вкусный чай — не то липовый, не то яблочный — вместо ежедневного молока. Заходила перекрестить и поцеловать меня на ночь мамá и, в виде исключения по случаю болезни, приходил и папá. Сердце радостно забилось, когда издали услыхала я его ровные, неторопливые шаги, а когда он, наклонившись надо мной, положил на мой горячий лоб свою большую, мягкую, свежую руку — так сделалось хорошо, что и боль в голове, и скучный день без беготни — всё было забыто. Папá бережно подогнул край одеяла, перекрестил меня и, стараясь ступать легко, вышел из детской.

Осталась няня: толстая, старая, добрая няня Колабина. Мне не спится и я смотрю, как она в своих мягких, байковых туфлях хлопотливо и грузно ходит по комнате, прибирая то забытую игрушку, то рюмочку от лекарства. Милая няня Колабина всё время бормочет себе под нос что-то довольно невнятное про молодых родителей, которые любят одевать своих детей «по-модному», в носочки, да в легкие, короткие платьица, не то чтобы послушать старуху няню и связать ребенку толстые шерстяные чулки. «Вот дитё и больное».

По правде сказать, болезнь довольно приятная, и я чувствую себя счастливой и очень важной тем, что обо мне так много хлопочут: и блюда готовят особенные и, когда я не хочу есть, не бранят, а уговаривают, да и лекарства вкусные. Главное из них розовое и сладкое, и папá называет его «лекарством медицина». Это, пожалуй, просто ипекакуан, которым меня и впоследствии часто лечили, но я не хочу верить этому, и то лекарство, которое мне так часто, когда я была маленькой, давал с ложечки мой отец, мне до сих пор кажется чем-то особенным.

Но вот няня подошла ко мне и сказала: «Матинька, а ты не спишь? Ну полежи себе тихо, спокойно, не смей прыгать в кроватке, я сейчас вернусь, надо только на кухню сходить». Тут мне и пришла в голову преступная мысль, которая сразу и была приведена в исполнение. Только лишь заглохли нянины шаги, как я в рубашке и босая (что и здоровой запрещалось), выпрыгнула из постели и пробежала во всю прыть до противоположной стены детской и обратно. Когда няня вернулась, я спокойно и невинно лежала под одеялом и лишь старалась скрыть от нее, как быстро я дышу и как горят мои щеки.

Это первое воспоминание моей жизни. И надо же, чтобы это было как раз воспоминание о непослушании, между тем, как я была, кажется, впоследствии очень спокойной и послушной девочкой. Но чувство, как я с бьющимся сердцем бегу в темный угол комнаты, навсегда запечатлелось в моей душе.

Няня Колабина оставалась при мне до четырехлетнего возраста. Помню я ее очень ясно, но думаю, что много здесь помогли рассказы моей матери и фотографии. Помню, например, удивительную песню, которую я пела за ней.

Эта торба не простая

Эта торба с пирожками,

Пирожки-то не простые,

Пирожки-то с червячками.