Анна Масс - Писательские дачи. Рисунки по памяти Страница 3

26 сентября 52 г.

Вчера нас водили всем классом на экскурсию в музей Николая Островского. Она произвела на меня просто неизгладимое впечатление. Конечно, я читала «Как закалялась сталь», но воспринимала Павку Корчагина как литературного героя. А вчера до меня дошло, что это был живой человек — Николай Островский. И какой человек! Вот образец правильно, прекрасно прожитой жизни. Жизни-борьбы за счастье всех людей. Сколько изувеченных войной вновь возвращались в строй благодаря этой книге Островского.

И вот сравнить эту жизнь с моей. Мне уже шестнадцать с половиной лет, а я не вылезаю из каких-то обывательских мелочей, сплетен, неприличных анекдотов и т. д. Все мои хорошие начинания так и остаются начинаниями. Я ничего не довожу до конца. Знания мои чудовищно поверхностны. В разговорах с другими я часто с апломбом сужу о многих вещах, и кое-кто в классе считает меня умной. Но ужас в том, что я выражаю не свои взгляды, а повторяю то, что слышу от отца. У меня нет своего мнения. Отец дает мне читать Гамсуна, Цвейга, Леонида Андреева — я читаю и понимаю только, что это совершенно не похоже на то, что мы проходим в школе. Но хорошо это или плохо — я не знаю. Когда отец разжует, у меня появляется мнение. Вернее, его мнение становится моим.

28 сентября 52 г.

С Алкой Лейн всё обошлось. Правда, в школе Любаша на нее орала: «Я с тебя шкуру сдеру!» Но потом вместе с Алкой пошла в райком комсомола, поговорила с кем надо, позвенела своими орденами, и дело замяли. Она на всех орет, ее даже учителя боятся, но в трудную минуту наша директорша всегда приходит на помощь.

30 сентября 52 г.

В субботу мы со Светкой Чеботаревой ходили в Третьяковку на выставку художников 1952-го года. Нам больше всего понравилась картина Решетникова «Опять двойка». Вернувшись домой, я сказала об этом отцу. В ответ он начал говорить о многообразии художественных манер, привел в пример Левитана, Ван Гога, еще кого-то, показал репродукции, и я тут же согласилась с ним, что «Опять двойка» это примитивный натурализм. Все дело в том, что отец может обосновать свое мнение, а я не могу. Мне не хватает доводов.

Но самое мерзкое в том, что, соглашаясь с отцом и высказывая вслух его точку зрения (чем, наверно, и заслужила репутацию умной), я в глубине души, тайно от него и даже от самой себя, продолжаю любить раскритикованные и осмеянные им произведения. Например, мне нравятся фильм «Тарзан» (про которого он сказал, что это бред сивой кобылы), роман Кетлинской «Мужество», «Честь смолоду» Первенцева, «Белая береза» Бубеннова, мне близки их герои и хочется встретить таких в жизни. А хорошо или плохо в смысле искусства — я как-то не думаю. И «Опять двойка» — ну и что же, что примитивный натурализм, а мне все равно нравится. Потому что смешно и все понятно. Но чтобы самой не прослыть примитивной, я буду завтра в классе восхвалять Ван Гога, о котором никто даже не слышал.

11 января 53 г.

Какая же сволочь Аверина! Когда меня сегодня вызвали по физике и я просила ее подсказать, то она сделала удивленное лицо и показала, что ничего не знает. Однако, когда этот же вопрос задали ей, то она ответила. Вот образец человека, который думает ТОЛЬКО о себе, а на других ей наплевать. И с такой психологией она собирается вступать в жизнь!

14 января 1953 г.

Газеты полны жутких сообщений. Оказывается, в наших больницах действовали врачи убийцы! Они отравили Жданова и Щербакова! Среди отравителей и шпионов — самые знаменитые профессора. Они арестованы и во всем признались. Профессор Шерешевский, отец нашей англичанки Надежды, тоже арестован. Я его видела на концерте в Доме ученых — никогда бы не подумала. Ужас. Странно, что Любаша не увольняет Надежду.

Всё это очень плохо еще по одной причине…

Вчера на родительском собрании мать Ирки Орестовой села с моей мамой за одну парту и начала рассказывать, как ее соседи по квартире, евреи, хотели отравить ее сына. Мама молча пересела за другую парту. Та догадалась и говорит: «Ах, извините!»

20 января 53 г.

Сегодня шли из школы со Светкой Чеботаревой и встретили брата Наташки Авериной, Мишку. И он начал радостно рассказывать, как у них в 69-й школе избивают мальчишек-жидов.

В нашей школе такого нет. Любаша даже англичанку не уволила. Вообще, мы здесь за нашей директоршей как за каменной стеной, но это пока мы в школе, а потом? Скоро ведь в институт поступать. Куда меня возьмут только!

В те дни

…Со всех домов смотрели его портреты в траурном обрамлении. При одном взгляде на эти черные рамки и ленты — невозможно было удержать рыдания. Душу и тело сотрясала чудовищная непостижимость события.

Что теперь будет?! Как же мы будем — без него?! Без Сталина?!

Уроков, конечно, не было. Плачущие учителя ходили по коридорам и не делали нам замечаний. Какие замечания, когда случилось такое!

Я вошла в класс и рухнула на свою парту — вторую в среднем ряду, с моими именем и фамилией, выцарапанными бритвой на внутренней стороне откидной крышки. Хоть за что-то уцепиться в этом кораблекрушении!

Всех созвали на траурную линейку.

Мы выстроились на втором этаже в две шеренги — восьмые, девятые и десятые. Шеренги колыхались от рыданий. У стены стояли заплаканные, не похожие на себя учителя. Над их головами висели портреты писателей-классиков с такими лицами, словно и они разделяли нашу скорбь. В глазах Чернышевского застыл вопрос: «Что делать?»

Вперед вышел историк Анатолий Данилович. Он был в военной форме, на груди — ордена и медали.

— Товарищи! — произнес он.

Линейка ответила дружным воем.

— Тихо! — скомандовал Анатолий. — Приказываю успокоиться! Смирно!

Окрик подействовал. Стало тихо, если не считать отдельных непроизвольных всхлипов.

Анатолий заговорил о том, что в эти трагические дни наша главная задача — не распускаться, не раскисать, не дать пессимизму взять над собой верх, а наоборот, собраться с силами, взять себя в руки, относиться к себе и к другим с повышенной требовательностью и бдительностью. Ибо затаившиеся враги именно теперь поднимут головы, постараются воспользоваться нашей растерянностью.

По мере того как он говорил, линейка подтягивалась, выпрямлялась. Жесткие, мобилизующие слова учителя, фронтовика, коммуниста приносили облегчение своей ясно поставленной целью, вселяли уверенность, что жизнь еще не кончена, впереди — борьба с врагами, но им нас не сломить!