Альфред Рессел - По дорогам войны Страница 3

Когда машина тронулась и головы детей почти соприкоснулись с нашими, мне вновь подумалось об их горькой судьбе. Что-то ждет их впереди?

На мосту я бросил ключи от квартиры во Влтаву, Я мог бы выбросить их в Канал, но выбрал именно Влтаву. Сам не знаю почему. Они упали на черную гладь воды, разорвав невидимую нить, которая связывала меня я мою семью с прошлым. Это был крутой поворот в нашей судьбе; сегодня, сейчас что-то ушло от нас безвозвратно - открывалась новая страница нашей жизни.

Первый шаг был сделан. Каким будет второй?

Велька над Величкой

До отхода поезда на Брно еще оставалось несколько минут. Я не выдержал и спросил у жены:

- Послушай, Франтишка, может, нам вернуться? Ведь еще есть время...

Она коротко ответила:

- Нет.

Ответила без колебаний, твердо. Мне понравилось, как она это сказала, и ее решимость тут же передалась мне.

Поезд набирал скорость, замелькали станционные постройки, и постепенно последние сомнения оставили меня. Знать бы только, что нам всем предстоит пережить в будущем. Но этого не дано.

Я сидел у окна и провожал взглядом последние дома Жижкова{3}, один за другим исчезавшие в туманной дали. Ребята веселились. Почему бы и дет? Ведь они ехали в горы! Франтишка разрезала аппетитно пахнущие сардельки и теперь искала булочки, чтобы приготовить бутерброды. "Не рано ли они все это затеяли?" - подумал я. Впрочем, мне было все равно. В пути мы с женой, будто по обоюдному молчаливому согласию, почти не разговаривали. В Брно нам удалось довольно быстро пересесть на поезд, идущий до Вельки над Величкой.

Нас никто не встречал, да и не мог встречать. Мы осмотрелись. Вельковский вокзал приютился в горах, высоко над деревней, и отсюда открывался великолепный вид на близлежащие окрестности. Стоял чудесный зимний день, и все, что нас окружало, казалось таким мирным и спокойным, почти идиллическим. Вечерние сумерки медленно опускались с гор. Велька утопала в снегу. Причудливые снежные шапки разукрасили даже немудреные деревенские изгороди. Давно я не видел такой красоты. Белый снег искрился чистотой и отливал голубизной. Дышалось легко и свободно. Из труб домов, мирно приютившихся в горной долине, струился дым. Во дворах суетились хозяйки: время было кормить скотину. В эти минуты я даже позабыл о Ягоше, к которому мы направлялись и который должен был позаботиться о нашей судьбе. Чтобы не очень бросаться в глаза (в Вельке уже хозяйничало гестапо), мы пошли через деревню двумя группами: Франтишка - с Фредом, я - с Миланом. Нам не повезло: в центре деревни мы нос к носу столкнулись с немецкими полицейскими, они с недоумением и недоверием стали нас разглядывать. Я похолодел от ужаса и, взяв Милана за руку, решительно направился к замерзшей речке. Чувствуя за спиной подозрительные взгляды немцев, я принялся кататься по льду, всячески имитируя безудержное веселье, в которое совершенно искренне тут же включился Милан. Полицейские, видимо, поверили нам, потому что, потоптавшись на месте, они наконец удалились. Когда они скрылись из виду, я остановился, чтобы перевести дыхание.

У последнего дома по дороге на хутор Яворник сердце мое учащенно забилось - ведь это был дом, где мы надеялись найти приют. Пан учитель буквально остолбенел, увидев нас всех вместе.

- Ведь я же писал Минаржу, чтобы вы повременили с приездом, - бросил он недовольно. - У нас тут тридцатиградусный мороз, снегу по пояс, да еще двадцать человек в доме.

Это была жуткая, убийственная новость, о которой раньше мы ничего не знали. И, как потом оказалось, не знали... к счастью.

Вернуться в Прагу? А что, если гестапо уже обо всем пронюхало? Что, если в нашей квартире засада?.. Вошла Людмилка, жена учителя. Когда она увидела замерзшего Милана, испуганно следившего за нашим разговором, глаза ее потеплели. Она погладила мальчика по малиново-красной щеке и примирительно сказала, обращаясь к мужу:

- Ладно, Франта, все как-нибудь устроится.

Ягош был явно раздосадован нашим появлением, и я не осуждал его. После некоторого раздумья он проговорил:

- Такого у меня еще не было.

Это был отказ или почти отказ, но в его голосе появились примирительные нотки. Позже учитель признался нам, что сначала его охватил страх. Да, он переправлял беженцев через границу, но это были взрослые люди, а когда он увидел детей и на секунду представил, что с ними может случиться, у него похолодело сердце.

Итак, эти первые минуты остались, кажется, за нами. Во всяком случае, мы переступили порог дома. Ситуация и в самом деле была малоутешительной. Вокруг рыскали гестаповцы и многочисленные патрули с собаками, которых люди Ягоша пытались травить, но пока без особого успеха. Три дня назад нацисты до полусмерти избили переодетого студента, пытавшегося перейти границу. Да, риск был велик. Мы это хорошо понимали. Чувствуя наше состояние, Ягошовы всячески стремились приободрить нас, но это им плохо удавалось.

Я сидел и думал о том, что же будет дальше. Возвращение в Прагу казалось мне теперь более опасным, чем ожидание здесь, в Вельке, почти у самой цели, где удобнее всего было перейти на территорию Словакии. Мы с удовольствием воспользовались гостеприимством Ягошовых и остались. Наш Милан сразу же завоевал симпатии детей Ягоша - Милана и десятилетней Верки, а также пса по кличке Каштан, который не отходил от него ни на шаг, выполняя все его команды. Фред же оставался серьезным, даже слишком серьезным для своего возраста.

Но где же люди, которыми, по словам Ягоша, был набит его дом? Внешне все выглядело вполне спокойно. Кругом тихо. Я не заметил ничего такого, что могло бы подсказать нацистам, какие опасные для них люди находятся в доме сельского учителя. И вдруг рядом с собой услышал чей-то беспечный смех, который показался мне знакомым. Я сразу же вспомнил. 25 декабря, в мой первый приезд в Вельку, я познакомился в пивной с парнем, у которого был точно такой же незабываемый дьявольский смех. Теперь он мне представился: Франтишек Махалек, летчик, надпоручик. Да, это был он. Тогда в пивной он верховодил за последним столиком. Стоило мне появиться в зале со злополучной картиной под мышкой, как все тотчас же повернулись ко мне и замерли. А через секунду раздался тот самый дьявольский смех Махалека. Над чем он смеялся? Что его так развеселило? Картина? Мой вид? Не знаю, но мне стало тогда как-то не по себе. Я боялся разоблачения. Кто он - друг или враг? Махалек долго еще отпускал по моему адресу всякие шуточки, смеялся, дурачился, а я молчал и ждал, чем все это кончится. Теперь он объяснил мне причину своего тогдашнего поведения.

- Смотри-ка, Франта, - сказал он в тот раз Ягошу, намекая на завернутую в тряпку картину. - Еще один любитель живописи.