Владимир Новиков - Александр Блок Страница 3

А с полугодовалого возраста — Шахматове, «угол рая неподалеку от Москвы». Биба живет с матерью в отдельном флигеле. Пользуется неограниченной свободой.

Осенью 1883 года — путешествие в Италию с мамой, тетей и бабушкой. Триест. Поездки в открытой конке на пляж. По прибытии на конечную станцию он, сидя близко к кучеру, командует. «Ferma!» («Стой!»). А в дурную погоду дома играет в конку с няней.

Во Флоренции Сашу привлекают бассейн с золотыми рыбками, прогулки по саду Боболи с мраморными статуями. Ему покупают соломенную шляпу с широкими полями и первый в его жизни костюмчик.

Наступает день отъезда. Сборы, хлопоты. Вокруг мамы вьется хозяйская дочка, девочка лет семи. Держит в руках маленькую дешевую картинку-иконку. Наконец вручает ее маме со словами: «Per Alessandro» («для Алессандро»). Оказалось — лик Богородицы. Детская святыня приедет в Петербург и пребудет там вечно, застекленная, на стене блоковской квартиры.

Имя флорентийской девочки — София.

Трехлетний Алессандро этого не запомнил. Умом. Но есть еще и глубинная эмоциональная память.

Бекетовский женственный клан, няня Соня и девочка София… Женственность, вечная и земная, русская и всемирная, окружает вниманием и заботой маленького человека, угадав в нем своего будущего певца.

В XX веке сложности человеческой натуры начали объяснить на основе учения Фрейда. Нелады с отцом и страстная привязанность к матери… Эдипов комплекс? В поэме «Возмездие» автор словно идет навстречу этой мифологеме и инсценирует эпизод нападения малолетнего сына на постылого и внутренне чуждого родителя:

Сын помнит: в детской, на диванеСидит отец, куря и злясь;А он, безумно расшалясь,Вертится пред отцом в тумане…Вдруг (злое, глупое дитя!) —Как будто бес его толкает,И он стремглав отцу вонзаетБулавку около локтя…Растерян, побледнев от боли,Тот дико вскрикнул…

Наверное, Фрейд прав в том, что ранние младенческие страхи, испуги, травмы многое определяют в психологическом облике взрослого человека, в его любовном поведении, а у людей одаренных — и в творчестве. Но Фрейдова доктрина обходит те редкие случаи, когда человек в самые ранние годы подвергается мощному облучению самоотверженной женственности. С житейски-рациональной, «педагогической» точки зрения будущему мужчине такое баловство, может быть, и вредно. Но когда младенец носит в себе поэтический дар, он не только греется в лучах женской нежности, а вбирает этот свет в себя. И по прошествии лет сам становится источником такого излучения.

В 1912 году в детском рождественском альманахе «Огоньки» с факсимильной подписью «Александр Блок» появится стихотворение «В детской» (в третьей книге стихотворений оно войдет в раздел «Родина» под названием «Сны»):

Луч лампадки, как в тумане,Раз-два, раз-два, раз!..Идет конница… а няняТянет свой рассказ…………………………………Сладко дремлется в кроватке.Дремлешь? — Внемлю… сплю.Луч зеленый, луч лампадки,Я тебя люблю!

В этом хореическом ритме слышится отзвук лермонтовской «Казачьей колыбельной песни»: «Спи, младенец мой прекрасный…» Только написаны стихи не от имени няни, как у Лермонтова, а от имени самого младенца, словно усвоившего женскую интонацию и отвечающего на дарованную ему нежность нежностью ко всему сущему.

Художник по своей сути – андрогин, сочетающий в себе мужественность и женственность. Женское и мужское – два полюса творческого сознания, такие же существенные, как жизнеутверждение и пессимизм, вера и неверие, консерватизм и вольнодумство.

Большая литература создается не тяготением к одному полюсу, а напряжением между крайностями, сопряжением их на всех уровнях. Для обыкновенного писателя женственность в лучшем случае объект созерцания и изображения. Субъект гения включает ее в себя. В Татьяне Лариной пушкинского не меньше, чем в Онегине, а внутренней свободы явно больше.

Лев Толстой воплотил свой стихийный земной темперамент прежде всего в Наташе Ростовой и Анне Карениной, уравновесив женственной пластичностью мужской моралистический догматизм. Философская неисчерпаемость мира Достоевского зиждется на равновесии женского и мужского начал, авторская душа поделена поровну между Соней и Раскольниковым, Настасьей Филипповной и князем Мышкиным.

Может быть, пришло время проследить историю русской словесности под этим углом зрения. И важнейшей кульминацией тут предстанет творчество поэта, выпестованного гармоничным и вечным женственным миром и шагнувшего из него в «страшный мир» обыденности.

«Мама — это я», — скажет Блок одной своей юной знакомой в 1918 году. И это не риторическая гипербола, а констатация реальности, психологической и духовной. Ни с кем больше не пребывал он в столь длительном контакте и диалоге. Ни с кем не обнаружилось у него такого внутреннего сходства.

Александра Андреевна — третья по возрасту из сестер Бекетовых. Екатерина и Софья были старше ее, Мария — на два года младше. По характеру Ася — самая инфантильная и неуравновешенная. Мы знаем о ней в основном из того, что написала младшая сестра — мудрая, наблюдательная, здравомыслящая. Душой привязанная к Асе, она то и дело отмечает ее капризность и истеричность, отстраненно говорит о ее своеобразной «религиозности», нетождественной церковным канонам.

В шестнадцать лет Ася чуть не вышла замуж за студента-естественника, но одумалась. А потом за ней стал ухаживать Александр Львович Блок, который со второй попытки получил согласие на свое предложение руки и сердца. Свадьба состоялась в январе 1879 года, незадолго до девятнадцатилетия невесты. Брак вскоре распался, хотя развод был оформлен только в 1899 году, когда сыну уже почти исполнилось девять лет.

Александра Андреевна сразу после развода выходит замуж за своего ровесника, гвардейского офицера Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух. К тому времени ее сестра Софья Андреевна уже была замужем за старшим братом жениха — солидным чиновником Адамом Феликсовичем. Новый супруг оказался вполне нормальным, житейски разумным, но отнюдь не оригинальным человеком. О духовном союзе и речи не было. Артистическая и религиозная часть души Александры Андреевны всецело обратится к сыну. Она откроет ему Полонского и Фета, Бодлера и Верлена. С ее вкусом будет он сверять свои первые стихотворные опыты.

В отличие от эстетически и политически консервативного Александра Львовича Блока Александра Андреевна отличалась природной восприимчивостью к новым веяниям в литературе и затаенной склонностью к общественному бунтарству. Слухи о ее «ненормальности» представляются несколько преувеличенными. Любовь Дмитриевна, обзывая ее «почти сумасшедшей», приводит такие пустяковые придирки, каких немало наберется у любой снохи в отношении любой свекрови: бестактные расспросы о возможной беременности, замечания по поводу слишком грязной тряпки на кухне или не вынесенного вовремя помойного ведра… Все это, конечно, неизящно, но о психической патологии еще не свидетельствует. Склонность же к депрессии и пессимизму, ощутимая в письмах и дневниках Александры Андреевны, дает основание говорить не столько о «безумии», сколько об импульсивности психического склада и повседневного поведения. А это уже совсем другое свойство, житейски неудобное, зато позволяющее выходить за рамки обыденности.