М. Смирнова (Ред.) - Мао Цзэдун. Любовь и страх Великого Кормчего Страница 3

Сам Женшень считал, что ничем не нарушает заветов предков — в конце концов, он кормит семью, помогает близким, а не побирается и не пьянствует, как большая часть деревни. Все так, но чем дальше, тем меньше маленький Ши хотел быть похожим на отца.

На кладбище он любил представлять себя влиятельным вельможей в ярких одеждах и с тугим кошельком. Он подъезжает на дорогой повозке, люди кланяются ему, а он швыряет в толпу горсти блестящих, звонких монет.

А иногда ему грезилось другое — та же повозка, в ней — вельможа, а сам Ши — благородный разбойник, который приставляет нож к горлу вельможи и заставляет его делиться с нищими нечестно нажитым богатством. Какой вариант его устраивает больше, мальчик не знал, поэтому по очереди прокручивал в голове то первый, то второй. Иногда в этих мечтаниях проскальзывал женский образ, похожий на мать и на соседскую девочку одновременно — прекрасная незнакомка прижимала руки к груди и благодарила героя за щедрость (или смелость — в зависимости от того, кем выступал Ши в этот раз).

Но был еще один момент, который будоражил воображение ребенка и навсегда остался в памяти уже взрослого Мао Цзэдуна — именно его он ждал, цепляясь за юбку матери. Они подходили к деревенскому храму и еще издалека видели огромные бумажные фонари и длинные шесты, устремленные в небо. Монахи приманивали к храму голодных духов. По телу мальчика бежали мурашки — ему казалось, что духи касаются его своими бесплотными телами и вот-вот утащат за собой в царство мрака и страданий.

Но перед алтарем уже выставлены ряды всевозможных кушаний, а у ворот разыгрываются красочные сцены из жизни Будды и его ученика. Слышна музыка и смех — люди не боятся духов.

Сытые духи благосклонны, и они не будут мешать людям веселиться.

А вечером начиналось все самое интересное. Повсюду вновь зажигались фонари, чтобы осветить душам путь назад. Люди шли к берегу реки, опускали на воду зажженные бумажные фонарики, на которых писали молитвенное заклинание и имя усопшего родственника. Плывущие по течению фонарики возвращали души в загробный мир. Ши мог всю ночь смотреть на искры света в темной воде и грезить сказочным и великим будущим.

— Будда свободен от грехов и желаний, и поэтому он свободен вообще. Будда постиг суть вещей, и ему открыто скрытое.

— Это значит, что он все-все видит?

— Он все видит и все знает, и ему нельзя соврать, потому что он знает, что ты врешь.

— А он меня накажет?

— Будда не наказывает. Ты сам наказываешь себя. Ты портишь свою карму, и тебя настигнет кара.

— А если я делаю что-то в совсем темной комнате, это тоже считается? И как это можно ничего не хотеть? Зачем тогда жить?

Восьмилетний Цзэдун уже ходил в деревенскую школу, но получить там ответы на свои вопросы не мог. Вся школьная программа заключалась в переписывании канонических текстов Конфуция и зазубривания их же. А мальчика интересовало все — есть ли на самом деле демоны и злобные духи? Почему кому-то в жизни перепадает больше удачи, а кому-то меньше? Кого надо слушать — отца, который попрекает каждым куском и заставляет работать, или мать, которая защищает и рассказывает завораживающие и невероятные истории?

Отношения с отцом становились чем дальше, тем сложнее. Цзэдуну перепадало за все — за разбитую глиняную чашку, за несвоевременные вопросы во время домашней церемонии, за мечтательный вид, а потом даже за книги. При этом авторитетом для мальчика он не становился — уж слишком сильно отличался от тех героев, которыми ребенок бредил с раннего детства.

Впрочем, страдал от деспотичного отца не только маленький Ши. Мальчик все чаще замечал, что глаза матери заплаканы. Однажды он помогал ей нести от реки корзину с бельем. Женщина шла впереди, и когда она начала подниматься на крутой откос, Цзэдун увидел синяки на ее щиколотках.

— Мама, что это?

Женщина торопливо поправила одежду и сделала вид, что не услышала вопроса. Но Цзэдун умел быть настойчивым, когда хотел этого. Он забежал вперед и преградил путь матери.

— Мама, это он? Он тебя бьет? Отвечай, мама!

— Шисаньяцзы, не лезь не в свое дело! Он — твой отец, и ты должен уважать его. А в наших отношениях мы сами разберемся. Ты не понимаешь, что у взрослых все не так, как у детей. Он любит меня, просто не знает, как проявить свою любовь.

— Мама, ты сама веришь в это?! Как можно любить и причинять боль? Я убью его, если он еще раз поднимет на тебя руку!

— Не вздумай даже говорить отцу о том, что ты видел! Подрасти сначала, а потом уже будешь решать за других, что им делать и как жить!

Цзэдун не верил своим ушам — отец бьет мать, а она защищает его! В тот раз он так ничего и не сказал отцу, но в душе затаил обиду и злость. Теперь каждое замечание, каждый окрик главы семьи он воспринимал еще болезненнее, пока однажды не решился на открытое противостояние.

В тот день Цзэдун вернулся из школы неожиданно рано. Обучение подходило к концу, и подросток все с большим трудом терпел отупляющую зубрежку. Он очень любил читать и проглатывал все, что попадало ему в руки — будь то труды ученых-конфуцианцев или сказки народов мира, а вот к школе относился довольно прохладно и не упускал возможности прогулять урок, если знал, что это сойдет ему с рук.

В этот день у учителя разболелся зуб, и он оставил класс переписывать очередной список, а сам ушел к лекарю. Цзэдун молча собрал пишущие принадлежности в холщовый мешок, закинул его на плечо и отправился домой, не обращая внимания на окрики одноклассников. Дома под подушкой у него была спрятана новая книга «Заколдованный портной» Шолома Алейхема. И ему не терпелось вернутся к прерванному чтению.

Мальчик так размечтался о том, что пока дома никого нет, он сможет в тишине и покое насладиться любимым занятием, что даже не обратил внимания на открытые ворота. Он быстро скинул обувь и пошел в большую комнату, где жил вместе с братьями, но какие-то непонятные звуки остановили его на пороге. В доме явно кто-то был.

Первая мысль Цзэдуна была о грабителях, которые, очевидно, позарились на богатство его семьи и решили обокрасть дом, пока хозяева не вернулись. Вообще, воровство было не слишком распространено в их деревне. Но люди на глазах нищали, безработных становилось все больше, и грабежи уже никого не удивляли.

Цзэдун на цыпочках продвинулся вглубь дома, лихорадочно соображая, что лучше — поднять крик и спугнуть воров, или потихоньку отступить и позвать на подмогу взрослых. И вдруг он услышал знакомый голос, звучащий с непривычной интонацией.

— Ну что ты ломаешься, мой воробышек? Мы же обо всем договорились. Иди ко мне, твой хозяин отсыплет тебе зернышек на черный день.