Дэвид Вейс - Убийство Моцарта Страница 30

В лавке никого не оказалось, и молодой человек позвал:

– О'Келли! Если он здесь, то тут же появится.

Из глубины лавки немедленно появился приземистый седой мужчина с румяным лицом. В руках он держал бутылку портвейна и, не дожидаясь представления, приветствовал Джэсона громким вопросом:

– Вы хотите расспросить меня о Моцарте? – Он махнул молодому человеку, чтобы тот оставил их наедине. – Им интересуются многие.

Джэсон растерялся. Неужели еще кто-то взял на себя такую же миссию? Нет, она принадлежит только ему. Он был разгневан и взволнован.

– Что вы хотите узнать? Уж не пишете ли вы о нем книгу? – О'Келли подозрительно посмотрел на Джэсона. – Вам нравится портвейн? Неплохо прочищает мозги.

– Прежде всего я хотел бы спросить вас об Энн Сторейс. Вы ее знаете? – спросил Джэсон.

– Энн я никогда не забуду, – О'Келли прослезился. – Она умерла.

– Умерла? Да Понте говорил…

– Да Понте! – И с удивительной точностью подражая поэту, О'Келли спросил: – Этот проходимец все еще жив?

– Он в полном здравии. Живет в Нью-Йорке. Дает уроки итальянского и рассказывает о себе.

– Узнаю да Понте. Обо мне он не говорил?

– Нет, он говорил об Энн Сторейс, Моцарте, Эттвуде и Сальери.

– Сальери, – усмешка исчезла с лица О'Келли. – Уж не друг ли вы Сальери?

– Нет. А Моцарт был его другом?

– Моцарт был прекрасным, добрым, благороднейшим человеком.

На глазах О'Келли появились слезы, и Джэсон почувствовал, что на этого человека можно положиться.

– Моцарт любил представлять меня всем как своего хорошего друга Михаэля Охелли. Его смешило, что в Вене вынуждены были переделать мое имя на итальянский лад, чтобы принять меня в труппу Итальянской оперы. Он рассказывал, что когда ребенком был в Италии, его там называли Амадео Вольфганго Моцарто.

– У Моцарта было много врагов, так говорил да Понте. Верно ли это?

– Любой человек, наделенный талантом, имеет врагов, а Моцарт талантом превосходил всех остальных.

– Вы считаете, что его преждевременная смерть произошла именно по этой причине?

– Меня не было в Вене, когда он умер. Сальери все еще жив?

– Да, но тяжело болен.

– Отчего вас интересуют все эти обстоятельства?

– Какие обстоятельства?

– Обстоятельства его смерти! Вы только об этом и расспрашиваете.

– Я изучаю его музыку. Я ведь тоже композитор.

– Для музыканта вы слишком хорошо одеты. Почему вас так волнует судьба Моцарта?

– Сначала я полюбил его музыку, а потом и его самого.

– Что ж, это понятно. Но интерес, который вы проявляете к его смерти, – больше, чем просто любопытство. Какова же истинная причина вашего приезда в Лондон?

Джэсон решил представиться О'Келли по всей форме и сказал, что он как музыкант интересуется судьбой Моцарта и его музыкой – это и является причиной того, что он разыскивает всех, кто знал Моцарта. Он скрыл от О'Келли свое все возрастающее подозрение, что в гибели Моцарта виноват Сальери, чувствуя, что О'Келли такое предположение покажется невероятным.

– Где вы остановились? – вдруг спросил ирландец и, услышав ответ, сказал: – Это одна из лучших гостиниц в Лондоне. Пожалуй, я представлю вас Эттвуду, он изучал науку композиции у Моцарта и был его любимым учеником. Вы когда-нибудь слушали «Свадьбу Фигаро»?

– Нет. В Америке не известны оперы Моцарта.

– Я пел в первой постановке «Фигаро». В Англии мы ставим его оперы уже много лет. – И О'Келли с гордостью перечислил: «Свадьбу Фигаро», «Дон Жуана», «Так поступают все», «Волшебную флейту». Вы хотите послушать «Фигаро»?

– Я буду счастлив!

– Хорошо, я закажу для вас ложу. Но это обойдется недешево.

– Сколько? – спросил Джэсон.

– Хорошая ложа на четверых, – не забудьте про вашу жену и Эттвуда, – стоит фунтов двадцать. Эттвуд придворный композитор Георга IV. Он написал музыку для его коронации. Эттвуд не примет моего приглашения, если я не посажу его на самое почетное место.

Джэсон вручил О'Келли двадцать фунтов, и глаза последнего удивленно расширились при виде толстой пачки денег, которую американец носил при себе.

– Возможно, вы захотите брать у Эттвуда уроки композиции, – вдруг предложил он. – Он действительно был любимейшим учеником Моцарта.

– Сколько лет вы и Эттвуд были знакомы с Моцартом?

– Четыре, может, пять лет. Но мне кажется – целую вечность, он был тогда на вершине славы. Я как сейчас вижу перед собой его милое, приветливое лицо.

– А когда умерла Энн Сторейс?

– Почти десять лет назад. Моцарту она очень нравилась. Я должен познакомить вас с человеком, который был другом ее сердца здесь, в Англии. Это Джон Браэм, наш прославленный певец.

– А кто еще в Англии знал Моцарта?

– Никто не знал его так близко, как мы с Эттвудом. Вот увидите, вам понравится Эттвуд. В последнее время он стал держаться чуть натянуто – тому виной слава и возраст – но стоит ему узнать о вашем интересе к Моцарту, как он станет совсем другим. Я закажу самую лучшую ложу. – О'Келли с благоговением держал в руке двадцать фунтов, словно это было целое состояние.

О'Келли сдержал слово. Спустя неделю он пригласил Джэсона, Дебору и Эттвуда на «Свадьбу Фигаро», поставленную Итальянской оперной компанией в Королевском театре. Это было торжественное событие, ибо ожидалось прибытие в театр королевской семьи, и О'Келли гордился тем, что сумел заполучить одну из лучших лож. В ожидании Эттвуда О'Келли объяснил:

– Эттвуд всегда является в последний момент. Любит произвести впечатление, ведь в музыке он самая важная персона после короля.

О'Келли стал рассказывать Джэсону и Деборе о прославленном Королевском театре.

– Наша ложа во втором ярусе расположена идеально. Это один из лучших оперных театров мира. Идущие в Англии иностранные оперы все ставятся на этой сцене. Само здание его было выстроено в 1705 году (архитекторы Ванбру и Конгрив), но после пожара 1789 года, который я наблюдал своими глазами – дым виден был за много миль, – его перестроили, оно стало гораздо больше. В 1818 году здание усовершенствовали, и теперь это, вероятно, самый большой театр в мире. Он больше театра на Друри-Лейн и Ковент Гардена, и единственный театр в Англии со сценой в форме подковы. Обратите внимание, как она изгибается – великолепное нововведение, а газовые люстры – это же чудо века. Ну, скажите, госпожа Отис, где вы видели что-либо подобное?

Дебора призналась, что ничего подобного ей видеть не приходилось. Королевский театр освещался огромной люстрой, состоящей из двух этажей газовых рожков: казалось, посередине потолка сияет хрустальное солнце. Свет несколько резок и невыгоден для дам с плохим цветом лица, подумала Дебора, но за себя она не опасалась. Из их ложи широко обозревался зрительный зал, хотя, несмотря на подковообразную форму, была видна не вся сцена.