Судьба человека. С любовью к жизни - Борис Вячеславович Корчевников Страница 30

умер. Мама была верующим человеком, она сходила в храм, заказала все необходимые службы. К сожалению, тогда приходило много вестей о том, что один за другим уходят знакомые. Я так рано потерял всех родных и близких людей, среди которых вырос, что у меня к этому очень простое отношение. Моя няня правильно меня воспитала. Она сказала, когда заметила, что я боюсь похорон: «Никочка, надо бояться живых, а не мертвых, и думать всегда о живых, а не о мертвых». Это важно понять, но я, к сожалению, понял это очень рано.

Распад Советского Союза. В одну ночь мы стали гражданами разных государств – я был россиянином, мама была грузинской подданной. Деньги девальвировались, все сбережения мамы исчезли. Она получала немаленькую пенсию, но все равно на эти деньги нельзя было жить. На работу в Москве тогда без прописки никто не брал. Я был лучший ученик Московского хореографического училища и получал четыре стипендии, благодаря этому мы и жили.

Петр Антонович Пестов был потрясающий педагог, властный человек. У него была армейская дисциплина в классе. Конечно, так как я был с первых шагов самый подающий надежды, ко мне относились с большой строгостью, потому что понимали, что не научив дисциплине и ответственности, ничего в этой профессии не достичь. И спасибо ему, я много лет звонил потом Петру Антоновичу и каждый раз говорил: «Спасибо, что вы были так жестоки ко мне, что вы были так строги». Сейчас мне все очень легко и безразлична любая пакость, любая неудача – все воспринимается нормально.

Я пришел в Большой театр, где были кланы, много советских династий, по пять, по шесть поколений, и пробиться среди них очень сложно. Руководил тогда балетом Большого театра уникальный человек – Юрий Николаевич Григорович. Он действительно обладал властью, но всегда окружал себя удивительно одаренными людьми. Если замечал человека неординарного – у того появлялся зеленый свет. Так случилось со мной, он увидел меня на экзамене. Дело в том, что было всего 10 мест, и все они расписаны – что-то распродано, что-то подготовлено для династий, для родственников. Я же не попадал ни в те, ни в другие. И когда Григорович был на экзамене, он попросил списочек и, прочитав его, сказал: «Грузину «пять» и взять в театр». Узнал у директора мою фамилию и записал меня номером один. Весь список 1992 года начинается с буквы «Ц», а потом уже алфавит, я стал одиннадцатым. По сей день я отношусь к Юрию Николаевичу с таким же трепетом, как и он ко мне. Конечно, более опытные артисты пытались вставлять палки в колеса, хотели лбом столкнуть нас с Григоровичем, но были люди, которые помогали и объясняли, как делать нельзя. Например, когда однажды мне, еще очень юному артисту, дали очередную премьеру, с этим было несогласно множество людей, которые были старше меня. Мне сложно было сделать какую-то гадость, так как я не реагировал. Они решили ударить по моему кошельку: у меня была одна куртка на осень, весну и лето. Ее облили машинным маслом в очень холодную зиму. Немножечко вытер, надел и пошел в этом домой. Потом мне помогли купить другую. Спасибо всем, кто меня предупреждал, и я никогда не сделал никакой глупости.

У мамы на нервной почве всех тяжелых ситуаций, в которых мы жили, случился инсульт. 1994 год – это был очень сложный период в жизни нашей страны, бедность, сложно купить продукты. Она три месяца пролежала в больнице. Это я убедил лечь на обследование. Она же очень хорошо гадала, поэтому сказала: «Ника, ну пойми, ты меня заставляешь идти в больницу, но я оттуда не вернусь». – «Ну хватит валять дурака, ты все это опять придумала». Не верил ее гаданиям, но перед экзаменом номер билета спрашивал и всегда доставал тот, который она говорила. Как она сказала про больницу, так все и произошло по тому сценарию. Мама меня потрясла в тот момент, когда ее не стало. Мне только исполнилось 20 лет, в морге должен был забирать тело и подписывать бумаги, как единственный наследник. Я увидел, что у нее сделан свежайший маникюр. Мама ведь лежала в больнице на протяжении двух месяцев, из них больше полутора она была в реанимации. Ее близкая подруга была рядом со мной, и я ей тогда сказал: «Боже, какие услуги в морге – маникюр сделали». Она ответила: «Нет, твоя мама сказала, что она на днях уйдет, дала девочкам-санитаркам деньги, чтобы они пропустили маникюршу, и перед тем, как уйти, сделала маникюр и педикюр». Зная мою маму, меня это не удивило, весь круг женщин, среди которых я вырос, очень за собой следил. Для них внешний вид, то, как уложены волосы, в каком состоянии руки, было очень важно. Поэтому, когда я увидел ее ногти, я только лишний раз убедился, что она понимала, к сожалению, что уходит. Теперь этот момент для меня очень важный, когда с кем-либо знакомлюсь, первое, на что у меня падает всегда взгляд – это руки. Я действительно не видел никогда в детстве маму неубранной, сплетничающей. Иногда я хочу рассказать какие-то вещи и сказать: «Вы знаете, а вот у меня дома разборка была». Но это не так, никогда не был свидетелем подобных вещей. Я все это оценил, когда мне было уже около 30 лет, понял, что значило для женщины в 55 лет, у которой все было очень хорошо, в 1987 году, когда еще никто не знал о приближающемся распаде Советского Союза, поменять свою жизнь и уехать в город, который ты ненавидишь с детства.

Мамы не стало седьмого марта, восьмое-девятое-десятое – выходные дни, первые три дня я вообще не знал как, что. Находился в шоке, надо оформлять документы, но ни справку, ничего не давали. В этом растерянном состоянии пришел в театр, тогда было много репетиций. Поделился случившимся с кем-то из коллег, и моему театральному педагогу, Марине Тимофеевне Семеновой, тут же рассказали, что у меня случилось горе. А она была очень мудрая, опытная женщина, старше меня на 60 лет. Марина Тимофеевна посадила меня рядом с собой и как-то так все объяснила, что меня в одну секунду отпустило. Она для меня была всем в жизни после маминого ухода: мамой, подругой, самым близким человеком. Марина Тимофеевна как-то очень смешно все время мне говорила: «Все равно тебе меня хоронить». А я отвечал: «Ой, Марина Тимофеевна, прекратите». Она прожила 103 года. Когда она умерла, какой-то не самый умный чиновник не дал место на Новодевичьем кладбище