Борис Земцов - Зона путинской эпохи Страница 30

Удивительно, но оба ушедших в ходе шмона предмета до сих пор относятся к разряду «запретных», т. е. предметов, которые иметь в зоне запрещено. Ситуация сродни «эффекту Полишинеля». Все знают, что эти вещи – «запрет», но у всех они есть (да и как без них обходиться?), специально их никто не ищет, но если они появляются на глаза представителям администрации – их изымают. Понятно, при полном осознании, что через считанные дни они снова появятся.

У соседей потери куда более ощутимей – спортивные костюмы, кроссовки, теплые «вольные» вещи. Между прочим, арестантам разрешается иметь одежду и обувь, необходимые для занятий спортом. Значит, впереди утомительные процедуры «обивания порогов» у отрядника, начальника оперчасти и прочих представителей администрации. Если повезет, то кое что из пропавшего будет где-то и обнаружено и возвращено, но, скорее всего, эти вещи исчезли бесследно. Разве что всплывут в ассортименте товаров у лагерного барыги (в обмен на другие вещи, за сигареты, за наличные деньги и т. д.).

Впрочем, материальные потери от шмонов, как правило, уступают потерям моральным. В ходе каждого подобного «мероприятия» многие наши вещи не просто меняют место своего нахождения, а разбрасываются, портятся, ломаются, пачкаются. После предыдущего шмона на моем обнаруженном под кроватью полотенце красовался отчетливый отпечаток рифленой подошвы башмака кого-то из контролеров. На добрую, так сказать, память!

А еще в ходе шмонов принято извлекать и выбрасывать картонки (развернутые коробки для продуктов) из-под наших матрасов. С их помощью мы пытаемся выравнивать наши продавленные койки. Дело в том, что конструкция нынешних арестантских кроватей (возможно, это только в нашей зоне), весьма специфичная – ни панцирных сеток, ни пружинного плетения – днища у них образуют приваренные крест-накрест хлипкие железные полосы, имеющие особенность или прогибаться до самого пола, или отрываться вовсе. Почему-то никого, кроме нас, эта проблема не интересует. Решаем ее как можем (самое реальное – договориться с лагерными сварщиками за сигареты), в том числе и с помощью этих самых картонок, которые в ходе шмонов столь безжалостно изымаются.

Кстати, пока доверял дневнику подробности последнего шмона, выяснилось, что в ходе его я лишился не только заточки и ножниц. Заодно с «запретами» исчезла нераспечатанная стограммовая пачка растворимого кофе и три пачки сигарет с фильтром, приготовленных на текущие нужды (пачку – уборщику барака, пачку – заготовщику пищи и т. д.). Ситуация более чем типичная. Когда же они накурятся и когда же чужой кофе начнет вызывать у них рвотный рефлекс?

Конечно, я могу написать «телегу» с описанием случившегося на имя начальника колонии, я даже имею право обратиться в суд. Вот только как я смогу доказать, что эту кражу совершили люди в погонах, для которых шмон – главная составляющая часть их работы, а результаты этого шмона (и сигареты, и кофе, и много чего еще) – важная прибавка к основному жалованью (как бы даже не наоборот), а не мои соседи? Кажется, здесь я бессилен, и бессилие это изначально запрограммировано в состав всех ощущений, что я призван здесь испытать, как важное дополнение к самому факту (не важно, заслуженного или нет) моего наказания.

Жаль молодых. Тех, кто еще не имеет собственного жизненного опыта, собственного «чутья» на жизненные ситуации. Тех, кто принимает первые впечатления от здешних нравов и обстановки за истинные и окончательные. А итоге – подмена понятий, подмена принципов, подмена морали, подмена много еще чего очень важного. Шлифовка характера и закаливание воли происходит здесь у тех, кто уже имел эти качества на воле. Если же формирование устоев личности начинается уже «за колючкой», с полузачаточного состояния, тем более, с «нуля» – рождается не личность, а монстр – «гомо арестанту с» с искривленным сознанием, с извращенными представлениями о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо», что вполне естественно.

У каждой зоны свое лицо, свои приметы, свои традиции. И наша – не исключение. Одна из особенностей ее «фирменного стиля» – восьмой дворик. Спросить через пять-семь лет у человека, сидевшего здесь: «А помнишь восьмой дворик?» – собеседник непременно встрепенется, закивает, возможно, даже улыбнется. Правда, улыбка будет кривой: «Конечно, помню…»

Между тем, «восьмой дворик» – это всего-навсего абсолютно лысый, лишенный и растительности, и всяких сооружений участок рядом со зданием администрации колонии. С двух сторон глухие высокие стены из гофрированной жести, с двух сторон ограда из колючей проволоки. В ограде калитка из той же самой «колючки». На «восьмой дворик» отправляют нарушителей. Под нарушителями понимают тех, кто, действительно, что-то нарушил (препинался с контролерами, курил не там, где надо, без разрешения вышел за пределы локалки и т. д.), или просто не понравился кому-то из представителей администрации. «Провинившегося» отправляют к дежурному, дежурный посылает бедолагу на этот самый восьмой дворик, где последний может стоять или ходить. Курить и сидеть (даже на корточках) не допускается. Пятачок восьмого дворика прекрасно виден из окон «дежурки». Соответственно, поведение узников восьмого дворика бдительно контролируется. Время наказания назначается «от фонаря». Провинившийся может пробыть здесь и час-полтора и три-четыре часа. В хорошую погоду это вовсе не наказание, а прогулка на свежем воздухе, воздушные ванны, променад. В лютый холод, в палящую жару, в проливной дождь – ощущения, соответственно, иные. На восьмом дворике ничего, что могло бы спасти от жары, дождя, снега, не предусмотрено. Отсюда – и все вытекающие последствия в виде простуд, солнечных ударов и т. д.

«Восьмой дворик» – это чисто местное изобретение, эдакое попахивающее отсебятиной и откровенным юридическим беспределом ноу-хау администрации. Ни в одном документе, ни в одной инструкции, регламентирующих деятельность колонии, ни о чем подобном – ни слова. Удивительно, что все об этом произволе знают, но никто из «посетивших» восьмой дворик даже не пытался оспорить, опротестовать незаконность самой формы подобного наказания. Понятно, арестанты оправдываются – мол, наказание легкое, это не изолятор, что фиксируется в личном деле и ставит под вопрос перспективы УДО. Конечно, вспоминают, что порядочному арестанту жаловаться просто не подобает. Слабые аргументы. По сути, зеки молчаливо поддерживают администрацию, тех самых ненавистных им мусоров в насаждении беззакония. Эдакое «молчание ягнят» в масштабах одного исправительного учреждения, одного мини-государства с населением почти в две тысячи человек. Из года в год! На протяжении многих лет! Как тут не вспомнить, что всякая зона – миниатюрная модель нашего общества. Параллели наглядные, прозрачные, узнаваемые, жуткие…