Теннесси Уильямс - Мемуары Страница 30

Читали «Крик», и читали плохо, хотя актеры были талантливыми. И я, и мой агент Билли Барнс в конце концов пришли к единому мнению: эта пьеса никогда не пойдет ни на Бродвее, ни в Уэст-энде, если Феличе и Клэр не будут играть настоящие звезды, потому что неважно, насколько хорошо ее будут читать молодые и одаренные — если это будут не звезды, пьеса «не выдержит». Роль они могут играть прекрасно, но это еще не все. Почему? Частично потому, что в этой довольно длинной пьесе занято всего двое, и потому что Клэр заявляет своему брату Феличе. — «Это tour de force, ловкий трюк, упражнение для двух звезд, а не настоящая пьеса». Как видите, и мне приходится быть честным по отношению к своему делу, даже теперь, когда с годами эта честность приносит только боль.

И все же я не отчаиваюсь. Гленвилл восстановил много материала, изобретательно вырезанного мною во время коротких чикагских гастролей. Теперь мне придется вырезать их еще раз, хочет этого Питер или нет.

5

Не уверен, знала ли листва, укрывшись золотой пелериной, что она участвует в репетициях «Стеклянного зверинца». Не знали этого и остальные участники репетиций. Дело в том, что все, кроме Лоретты Тейлор, были в панике; точнее, все, кроме нее и Джулии Хейдон, которая никогда не бывала ни в каком другом состоянии, кроме экстаза — по крайней мере, я в другом состоянии ее не видел.

Пьесу ставил Эдди Даулинг, одновременно игравший Тома, а помогала ему ныне покойная Марго Джонс. Деньги на постановку давал таинственный субъект по имени Луис Зингер, владелец сети доходных ночлежек. Свои инвестиции в постановку он не считал очень серьезными — по сравнению с ночлежками они были действительно мизерными — но когда он попал на репетицию, а это было всего один раз, его чуть не хватил апоплексический удар от того, что он услышал и увидел в репетиционном зале.

Казалось, что Лоретта Тейлор не может выучить роль Аманды Уингфилд, ни единой строчки, а те, что выучила, она произносила с южным акцентом, с которым говорили служанки в давно прошедшие времена. То, как она смотрела широко раскрытыми глазами на прочих исполнителей, казалось признаком сумасшествия, как, впрочем, и экзальтированность дорогой Джулии, игравшей Лауру.

Я сидел в уголочке, прикидывая, какая лакейская работа ждет меня еще, как вдруг кто-то закричал. Это был таинственный мистер Зингер. «Эдди, Эдди, во что ты меня втянул!»

По всей видимости, он решил, что все, что он увидел — шутка, сыгранная для него Эдди Даулингом.

Конечно, этот вопль отчаяния ненадолго прервал репетиции. Но он ни в малейшей степени не испугал Лоретту и ни капельки не удивил меня.

Мы с Лореттой и Марго отправились пораньше пообедать где-нибудь неподалеку, и нас с Марго поразила веселость Лоретты. Еще никогда она не была в столь хорошем настроении, хотя я и не помню, чтобы какие-либо обстоятельства наводили на нее грусть. Просто Лоретта знала, что ей незачем выкладываться до премьеры, и смотрела на других, наблюдала и ждала. Но тогда мы этого не знали, я считал, что она не выучила свою роль, да и все так считали. (Даулинг говорил: «Бедняжка, какая бедняжка. Мозги совсем не варят. Не может запомнить ни строчки».)

Джулия была без ума от покойного ныне Джорджа Джина Натана, и мистер Натан, которому нравилось ее обожание, принял близко к сердцу дела «Зверинца», и в тот вечер они объединились с Эдди и сочинили вдвоем пьяную сцену для Тома, которая должна была стать, по их замыслу, единственным спасением спектакля. В сцене были задействованы красно-бело-синяя фляжка, песня для Эдди — «Мой меланхоличный беби» — и прочее в том же духе.

Эта «пьяная сцена», очевидно, написанная именно в этом состоянии, была выдана мне, как fait accompli[29] на следующее утро, когда я был замучен репетициями.

Я сказал себе: «Это конец всему».

Потом тайком встретился с Марго. Она разделила мое мнение по поводу пьяной сцены. Более того, она заявила, что собирается выступить против уже переставшего быть таинственным мистера Зингера и бедняжки Эдди, а она умела это делать — недаром ее прозвище было «Техасский торнадо».

Как обычно в таких случаях, был достигнут компромисс. Я обещал, что пьяная сцена будет, но соавторов я не потерплю.

Я написал ее, и она есть во всех текстах, но думаю, что она все-таки вредит пьесе.

Через пару дней мы пригласили состав, игравший «Крылатую победу» прийти и посмотреть прогон, тогда-то мы и узнали, что такое Лоретта. Она помнила все слова, и не только свои. Она вставляла в пьесу строчки, которые уже были вырезаны — просто потому, что они были ее. Она была великой, великой актрисой. Таких больше нет. Морин Степлтон довольно близка к этому уровню, и Анна Маньяни была такой же. Можно вспомнить еще одну великую постановку в Европе — «Сладкоголосую птицу» с Эдвиж Фейер, великой французской актрисой, прошедшей школу «Комеди Франсез» — она была лучше, чем Джеральдина Пейдж.

Фейер, Анна Маньяни и Лоретта Тейлор — три великие исполнительницы моих пьес. Среди исполнителей вне всякого сравнения — Марлон Брандо. Я считаю его величайшим из ныне живущих актеров; думаю, что он более велик, чем Оливье. Я с неохотой пошел смотреть «Последнее танго в Париже» — мне говорили, что это порнография. Это не порнография, это лучшая роль Брандо, которую я видел. Пол Ньюмен тоже великолепен. Он входит в роль очень медленно, но когда овладевает ею, играет превосходно.

Ну все; ясно, что эта «вещица» зациклилась на превратностях моих голодных и зеленых лет начинающего писателя. Надеюсь, что для меня все-таки не характерно опускать все счастливые моменты. Я — в действительности — не мизантроп и не нытик: Я больше похож на клоуна, вечного комедианта. Мой юмор иногда может быть черным, но это — юмор. Эту мою черту постоянно эксплуатируют (в мою пользу или против меня, я еще не понял) многочисленные интервьюеры в течение вот уже двенадцати лет. Может, слою «эксплуатируют» справедливо и не во всех случаях. Подозреваю, что когда меня интервьюируют, я инстинктивно начинаю выпендриваться и вести себя возмутительно, лишь бы «материал» был интересным. Зачем? Наверное, мне надо лишний раз убедить мир, что я все еще существую, и сделать этот факт предметом интереса и развлечения для публики.

Однажды я познакомился с импозантным профессором Гарварда, фамилия которого была Ланир. Когда я упомянул, что являюсь прямым потомков первых Ланиров в Штатах, от которых происходят все Ланиры страны, он холодно взглянул на меня и одной прекрасной фразой щелкнул меня по носу: «На фамильном древе Ланиров есть ветви прекрасные, а есть ужасные».