Александр Васькин - Московские адреса Льва Толстого. К 200-летию Отечественной войны 1812 года Страница 30

Перед тем как принять в свои границы семью Толстых, усадьба побывала в руках у дюжины владельцев. История главного дома начинается с начала XIX в., когда усадьбой распоряжался князь Иван Сергеевич Мещерский; при нем, очевидно, в 1805–1806 гг. и был построен дом.

С 1811 по 1829 гг. хозяевами здесь числились Масловы – отец, «действительный камергер» Иван Николаевич, а затем сын, «гвардии капитан» Алексей Иванович. При Масловых усадьба пережила Отечественную войну 1812 г. В тот год, когда пожар не пощадил Москву, спалив три четверти ее домовладений, Хамовники стали свидетелями отступления французской армии, уводившей за собой и русских пленников.

«По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади… Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения. «– Ишь мерзавцы! То-то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем-то». Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызвало восклицания, и смутно увидел что-то прислоненное к ограде церкви… это что-то – был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей», – читаем в романе «Война и мир» об отступлении из Москвы французов с пленными 7 октября 1812 г., среди которых был и Пьер Безухов.

От всепоглощающего московского пожара усадьбу, как и прочие дома Хамовников, уберегло желание французов найти для себя зимние квартиры, впрочем, так им и не понадобившиеся. Но они все же успели здесь освоиться. На Девичьем Поле, в доме Нарышкиной стоял штаб маршала Даву, в дом Всеволожского водворился генерал Кампан, а типография Всеволожского превратилась в «Императорскую типографию Великой армии».

…С 1832 г. дом «зачислен за Авдотьею Новосильцевой», которая владела им до 1837 г., когда усадьба перешла в новые руки: «…зачислен дом сей за майоршею Анною Николаевною Новосильцевою». С 1842 г. зданием обладала дочь асессора Елизавета Похвистнева, затем с 1858 г., после смерти ее, усадьба переходит по наследству к ее двоюродному племяннику – штабс-капитану Николаю Васильевичу Максимову. В 1867 г. Максимов продал дом A.B. Ячницкому за 10 тысяч рублей, у которого, в свою очередь, его в 1784 г. купил коллежский секретарь Иван Александрович Арнаутов.

У Арнаутова Толстой и приобрел дом в Дол-гохамовническом переулке. Покупке предшествовали поиски нового жилья, которыми писатель занимался в конце апреля – начале мая 1882 г. Предварением к сему был разговор с супругой, которой он заявил: «Москва есть… зараженная клоака», потребовав от Софьи Андреевны согласия на то, что больше они в Москве жить не будут. Прошло несколько дней, и Лев Николаевич «вдруг стремительно бросился искать по всем улицам и переулкам дом или квартиру». «Вот и пойми тут что-нибудь самый мудрый философ», – сетовала на непоследовательность мужа Софья Андреевна в письме к сестре от 2 мая 1882 г.

Лев Николаевич придавал огромное значение выбору дома. Ведь особняк Волконского в Денежном переулке (д. 3, не сохранился), в котором они жили с осени 1881 до весны 1882 гг. его не устраивал, да и не одного его. Дом был «весь как карточный, так шумен, и потому ни нам в спальне, ни Левочке в кабинете нет никогда покоя», – жаловалась супруга писателя.

Но дело было не только в конкретном адресе: сам переезд Толстого в город негативно отражался на его мировосприятии и самочувствии. Москва ему представлялась сплошными Содомом и Гоморрой: «Вонь, камни, роскошь, нищета. Разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию, и пируют», – писал он 5 октября 1881 г.

«Я с ума сойду, – изливала душу Софья Андреевна сестре 14 октября 1881 г., – первые две недели Левочка впал не только в уныние, но даже в какую-то отчаянную апатию. Он не спал и не ел, сам а la letter («буквально», фр.) плакал иногда». Толстому требовалось уединение, его он ищет вне дома, уходя на Девичье поле, на Воробьевы горы, где пилит и колет дрова с мужиками. Только там «ему и здорово, и весело».

Но как ни раздражала Льва Николаевича городская жизнь, семейные заботы вынуждали его думать о том, как получше обосноваться в Москве. И, обозвав Москву клоакой, он, тем не менее, заставил себя в этой клоаке остаться. «Мы не отдавали себе тогда отчета, какой это было для него жертвой, принесенной ради семьи», – писала уже гораздо позднее дочь Толстого Татьяна Львовна.

А семья была большая и, в самом деле, требовала подобной жертвы. Девятнадцатилетнему старшему сыну Сергею нужно было продолжать учебу в Московском университете, Льву (13 лет) и Илье (16 лет) – в гимназии Поливанова на Пречистенке, семнадцатилетней старшей дочери Татьяне – в Училище живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой. А еще были Мария (род. в 1871 г.), Андрей (род. в 1877 г.), Михаил (род. в 1879 г.) и самый маленький Алексей (род. в 1881 г.). И всех нужно было воспитывать, образовывать. Дом требовался большой, удобный, с подсобной территорией, чтобы Льву Николаевичу можно было бы пилить и колоть дрова прямо во дворе. И такой дом нашелся: объявление о его продаже нашел в газете московский приятель Толстого М.П. Щепкин.

В один из тех удивительных майских дней 1882 г., когда природа неистовствует свежей зеленью и клокочет яркими красками распускающихся цветов, на пороге усадьбы в Долгохамовническом переулке появилась фигура «в поношенном пальто и в порыжелой шляпе». Это пришел по объявлению Лев Николаевич. Заявился он под вечер, и на сожаление владелицы дома Т.Г. Арнаутовой о том, что уже темнеет и не удастся как следует осмотреть дом, Толстой ответил: «Мне дом не нужен; покажите мне сад». При этом он не представился.

Толстому показали то, что он хотел увидеть: фруктовые деревья и ягодные кусты, столетнюю липовую аллею, расположенную буквой Г, курган, окруженный тропинками, колодец с родниковой водой, беседку, цветочную клумбу. «Густо, как в тайге», – подытожил неназвавшийся гость. А сам дом стоял на оштибе этой «тайги», окнами на дорогу. И не было в нем никаких чудес цивилизации – электричества, водопровода, канализации.

В последующие дни Лев Николаевич не раз приходил сюда, в сопровождении детей и жены. Чем приглянулась усадьба, «более похожая на деревенскую, чем на городскую», взыскательному взгляду Толстого? Ему «нравилось уединенное положение этого дома и его запущенный сад размером почти в целую десятину. К этому саду прилегал большой восьмидесятинный сад Олсуфьевых, так что из окон арнаутовского дома были видны не крыши и стены соседних домов, а только деревья, кусты и глухая стена пивоваренного завода. Владение было похоже на помещичью усадьбу. Густой сад произвел на нас самое приятное впечатление; там было много цвету-тих кустов, яблонь и вишневых деревьев; листья на деревьях недавно распустились и блестели свежей зеленью», – припоминал Сергей Толстой, вместе с отцом оглядывавший дом.