Уорхол - Мишель Нюридсани Страница 30

Немецкий историк искусства Клаус Хоннеф писал о нем: «Рекламный художник по образованию, он хотел видеть себя настоящим художником». Он «хотел видеть себя» художником?! Нет, он им был!

Когда заводишь разговор об Уорхоле, всегда слышишь либо свидетельства, либо воспоминания, часто недоброжелательные, часто неточные, но всегда поверхностные, так называемых друзей. Например, по поводу фотографий, где снят сам Энди с камерой в руках, раздаются такие комментарии: «Старое, набившее оскомину клише: Энди снимает камерой». Одно время даже утверждалось, что он не написал собственноручно ни одной картины, не снял ни одного фильма. Ну, что тут скажешь?!

Вместо того чтобы цитировать Малангу, Ультра Вайолет или невразумительное бормотание Лу Рида[228], послушаем Генри Джеймса[229], другого знаменитого холостяка: «Мы работаем в потемках – мы делаем то, что можем, отдаем то, что имеем. Наше сомнение – это наша страсть, а наша страсть – это наш грех. Все остальное – безумная любовь к искусству».

Безумная любовь к искусству – именно она всегда лежит в центре любого начинания Уорхола. Примем это за аксиому, приступая к изучению тех десяти лет, когда он брался за любую работу, изучая Нью-Йорк, который в то время был центром мира. Он встречался со знаменитостями, делал все возможное, чтобы самому попасть в их круг, и немало преуспел в этом стремлении. Работая как одержимый, как когда-то его отец, Энди соглашался на все, что ему предлагали, упрашивал, чтобы предложили еще и побольше, несмотря на перегруженность. Он зарабатывал деньги, много денег, гораздо больше той суммы, о которой мечтал когда-то, еще ребенком… Зарабатывал столько, что в 1959 году Уорхол смог купить частный отель – узкий двухэтажный домик, очень симпатичный, на Лексингтон-авеню, где он устроился жить со своей матерью…

Но не будем забегать вперед: сейчас июнь 1949 года. Андрей Вархола приехал в Нью-Йорк с Филипом Пёрлстайном. Они поселились на шестом этаже в доме без лифта, без горячего водоснабжения, без душа, в тесной и душной квартирке (все окна выходили на юг), кишащей тараканами, в самом конце East Side, на углу авеню А и площади Святого Марка. В этом мрачном районе основными жителями были выходцы из Украины. Для Энди эти условия были не лучше и не хуже, чем в Питтсбурге, но их жилище было, скорее, «летним домиком», там худо-бедно можно было обитать только до сентября.

Первым делом они обошли редакции журналов. Фи-липа постигла неудача: его слишком серьезный стиль не подходил к современным требованиям. Зато портфолио Энди содержало иллюстрации, выполненные в стиле нарочитой, а может и непритворной, наивности. Их свежесть, юмор мгновенно очаровывали всех, в первую очередь Тину Фредерикс, художественного директора журнала Glamour, в доме которой, на Мэдисон-авеню, он появился буквально на следующий день после своего приезда.

Она была настолько удивлена и, некоторым образом, покорена, что сразу же купила один рисунок, отдав за него десять долларов. На нем был изображен оркестр в так называемом стиле «промокашки», что стало его визитной карточкой. Двенадцатью годами позже Уорхол покорил этим же и Илеану Соннабенд. На том рисунке круглые лица музыкантов собраны как бы в букет. Глаза, носы, рты схематично набросаны, тела лишены очертаний и соединились в одну точку, из которой взметнулась рука, напоминавшая запятую и державшая то ли струнный, то ли духовой музыкальный инструмент.

Этот стремительный, блестяще выполненный рисунок напоминал обложку ноябрьского номера 1948 года журнала-обозрения Cano, издаваемого студентами Технологического института Карнеги, главным редактором которого, по сути, в тот момент являлся Уорхол. Рисунок был подписан – Andre Warhola.

Снисходительное отношение Тины Фредерикс не помешало ей сказать Энди, что у него, очевидно, имеется талант, но таких способных она видит десятками каждый день.

Тем не менее ее «зацепил» этот молодой человек, «застенчивый», весь какой-то «одноцветный»: бледная кожа, светлые волосы, бесцветные глаза и «странная родинка на щеке». Тину заинтриговала отстраненность – настоящая или притворная? – этого нового знакомца. Он стоял перед нею с безвольно повисшими руками, говорил с придыханием едва слышным, умирающим голосом. Она нашла его трогательным, но весьма резко ответила – хотела спровоцировать или бросить вызов? – что его рисунки ей ни к чему. Правда, если он нарисует образцы обуви, то завтра, к 10 часам утра, она его ждет.

В 10 утра следующего дня он стоял на пороге ее кабинета. Тина потребовала нарисовать еще несколько вариантов, скорее для виду или чтобы испытать, насколько податлив и восприимчив будущий иллюстратор. А тот к тому же утверждал, что сумеет нарисовать все что угодно. В конечном итоге все рисунки были приняты, и она заказала ему другие. «Никто не мог нарисовать обувь, как Энди», – признавалась она.

Думала ли Тина Фредерикс, что эти наброски сделают Уорхола известным, что его отметят как рисовальщика, обладавшего детской свежестью, непосредственностью и очарованием, а в придачу – «проказливым» юмором?!

Пока же она видела молодого плохо одетого человека, с нездоровой кожей, с огромным запасом таланта и стеснительности. «Простодушность» – это определение чаще всего приходит на ум, когда требуется охарактеризовать этого молодого человека, неуверенного в себе и убежденного в собственном таланте, обивавшего пороги редакций журналов, чтобы вырвать хоть какой-нибудь заказ. Или «наивность».

Узнав его получше, Тина Фредерикс описывала его так: «Спокойный, непостижимый, талантливый, забавный, излучающий магнетизм и сияние, невероятно притягательный, манипулятор, терпимый, странный, великодушный, шаловливый, себе на уме, интересующийся, доброжелательный, разбрасывающийся, набожный, лукавый, загадочный, простой, обаятельный».

А вот описание Андреаса Брауна, организатора выставки ранних работ Уорхола (1947–1959 годы): «Будучи совершенно наивным и абсолютно невинным, от Энди, тем не менее, исходила решимость преуспеть и умение с легкой грацией снискать к себе расположение. Например, в каждое рекламное агентство он приходил с небольшим букетом, из которого брал по цветку и безмолвно одаривал ими всех присутствующих женщин. В то время, когда все носили кожаные пиджаки и галстуки в тон, он еще ходил в своих старых потрепанных вещах и таскал рисунки в картонной папке. Его вид вызывал жалость».

Уорхол очень умело пользовался своими недостатками, слабостями и ошибками, чтобы самоутвердиться в любом обществе. «Однажды он принялся раздавать друзьям и художественным редакторам, с которыми сотрудничал, зерна – корм для птиц, уговаривая их посеять и посмотреть, как из них вырастут птенцы», – иронизировал один из его помощников. Редакторы, секретарши и другие сотрудники долго не могли опомниться от